Высокая кухня

Я открыла ему дверь, и он сел у бара, прямо как в вечер нашего знакомства, я готовила ему одному: орекьетте, тирамису, виньярола, он ел и улыбался. Обессилев, я валилась с ног от усталости, но наконец узнавала на его лице сразу все знакомые мне выражения: наши счастливые дни, проведенные вместе, черты лиц наших детей, пейзажи из окна нашей машины, разговоры ночи напролет, глаза моего лучшего друга. Как будто посиделки на кухне моего ресторана были нашей семейной традицией, мы сидели и говорили о погоде, о том, как прошел день, о работе, которая накапливается и поглощает все свободное время, о людях, с которыми мы виделись, о том, что они нам сказали, о том, что мы подумали в ответ, о наших трех подрастающих детях. Когда Бенш закончил есть, он аккуратно сложил салфетку и спросил меня:

– Что происходит, Оттавия? Или произошло?

Я растерянно покачала головой.

– Зачем тебе это знать? – сказала я, пожимая плечами, как моя мама.

Он внимательно посмотрел на меня и ответил:

– Но я никогда не говорил, что хочу знать только хорошее. Расскажи мне, что можешь.

Я замялась, а потом произнесла то, чего не говорила еще даже самой себе:

– Я тут кое с кем встретилась. Мне жаль.

Одним движением своих интеллигентских рук Бенш опрокинул стол. Все упало на пол и разбилось, тарелки, бокалы; мои голые ноги забрызгало вино. Я осталась сидеть прямо, продолжая смотреть вперед, в пустоту между нами. Бенш сидел напротив меня, закрыв лицо руками; его дыхание постепенно восстанавливалось. Он поднял голову и сказал:

– Знаешь, я не уверен, что тебе жаль, Оттавия. Обычно ты придаешь своим желаниям то значение, какое другие придают лишь своим потребностям.

– Я живой человек.

– Я знал, что ты это скажешь. И что ты теперь будешь делать?

– Понятия не имею. Я как будто ищу слово в словаре, но передо мной пустая страница.

– Ну конечно, – раздраженно парировал Бенш. – Потому что это совершенно дурацкая идея. Дурацких идей в словаре не печатают. Их и так все знают. То, чего никогда не нужно делать.

– Все немного сложнее, но я понимаю, о чем ты. Бросишь меня?

– А ты этого хочешь?

– Нет.

– Тогда нет.

– Почему?

– Потому что, Оттавия. Ты моя жена. Я понимал, что такое брак, когда мы с тобой давали друг другу обеты. Иногда я сомневаюсь, понимала ли ты. Лично я обещал быть с тобой до конца. Так-то.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. И наконец смущенно улыбнулись. Потом я поставила альбом Саймона и Гарфанкела, который нравился нам обоим, Бенш встал, и мы вместе подмели осколки разбитых бокалов и посуды. Мы подняли и сложили скатерть, поставили на место стол. Пошли на кухню и протерли столешницу сначала с мылом, потом с моющим средством, сложили липкие кастрюли в раковину, залили их горячей водой, мы полоскали, вытирали и убирали посуду плечом к плечу. Я развесила свои чистые, сверкающие ножи. А потом мы вернулись домой пешком, рука в руке, как раньше – и в то же время совсем по-другому. Дома мы занялись любовью в нашей постели впервые за эти пять месяцев, и в нашем пустынном доме наступил бархатный рассвет, день, в котором были только мы вдвоем. Я подумала, что сначала, возможно, любила его за то, что он был таким непохожим на меня, таким странным. Я не понимала, как он живет со мной, не знала, что важно для него и почему, но это было интересно. Я прошептала: «Я люблю тебя, Артуро», и он ответил мне: «Я знаю». Прежде чем заснуть, прижавшись к нему спиной, я впервые подумала, что, возможно, все было наоборот, он походил на меня гораздо больше, чем я думала.

На следующий день, в понедельник, ресторан был закрыт; я вымыла голову, надела черную футболку и юбку-карандаш, выбрала золотые украшения, шляпу и спокойно дошла до станции Пирамиде, чтобы сесть там на пригородный поезд и поехать в Остию, где назначил мне встречу Кассио. Положив сумку на колени, я сидела в вагоне и думала о письме Бенша, о фрагменте, где он писал про дорогу на Сардинии. «А ведь это он научил меня ускоряться на поворотах, – вспомнила я. – Может, это тоже метафора?» Выйдя из вокзала, я пошла к пляжу по пустующим вне сезона улицам приморского района. Мы часто приезжали сюда в молодости, но сейчас я не понимала, зачем он позвал меня в этот фашистский город, где набережная принадлежит богачам, а бедные рабочие, как всегда и везде, теснятся где-то на задворках. Зачем было приглашать меня сюда, если мы можем увидеться, когда захотим, в любой свободный вечер после смены? Но когда же мы виделись в последний раз? В ту ночь, когда я спала у него в погребе? Теперь мне казалось, что это было чуть ли не месяц назад. «Время летит», – думала я, когда Кассио свистнул мне с какой-то террасы. Мы обнялись при встрече, сели плечом к плечу, глядя на пристань для яхт, и наперебой заговорили о наших ресторанах, об общих знакомых, туристах, которые всегда заказывают картошку фри, – но под нашими словами скрывались другие, под словами, которые мы произносили, таились те, которые мы не говорили вслух, тогда я впервые осознала это, различая их сквозь нашу болтовню.