Однажды (во время седьмого визита Боби) дед Октавиан попытался (причем слюни вовсю летели у него изо рта) воспроизвести гудок ночного экспресса Рим – Венеция (с пересадкой там, и дальше, дальше!), поезда, в который опять вскочил буквально на ходу, дымясь как тот лосось. В этот раз критической скорости удалось достичь с большим трудом, чем за три года до этого. Неприятно, но иначе и быть не могло (поскольку, все-таки, был уже на три года старше), его это удивило. Он не рискнул по дороге на вокзал еще раз заглянуть к кузинам, так что с ними даже не попрощался. С матерью он простился еще предыдущей ночью. И только перед визитом в летнюю резиденцию генеральши он договорился с Пинкерле встретиться в самом шикарном римском ресторане, чтобы посидеть за мороженым и партией в шахматы (окончившейся повторением ходов), по окончании которой протянул Пинкерле руку, сжал ее и задержал в своей горячей ладони несколько дольше, чем того требовал исход партии. Многие годы потом Пинкерле иногда вспоминал это рукопожатие, вдохновляясь им как примером
Пробил для Боби час покончить со своими сердобольными делами. В исходном положении его колоссального замысла центральное место заняла,
Умереть, растягивал без настоятельной необходимости Раджа под пазухой у Боби