Выставка

Тело Евицы давно уже угрожало перерасти самую широкую и самую удобную ночную рубашку, и даже ее любимую: с какими-то кубками (в которые на острове Палаван, привлеченные водой и нектаром, с удовольствием залетают насекомые, и там во мраке, прежде чем от них останется только оболочка, некоторое время царапают ножками по скользкой внутренней стенке). В принципе, никакая ночная рубашка не уцелела бы перед напором такого объемистого тела, но Владица нашел решение, лично укрепив швы нейлоновой леской и заменив оригинальные застежки огромными роговыми пуговицами, срезанными с практически неношеного зимнего пальто, купленного на 20-й юбилейной Осенней выставке, и нет никакого сомнения в том, что и нейлоновая леска, и роговые пуговицы, и лошади с джинсов[15] выдержали бы любую проверку на прочность.

Соседку я застал в обтянутой ночной рубашке с бокалами, лежащей в кровати, которая занимала центральную часть в единственном гостином-и-спальном-и-обеденном пространстве (в уголке этого пространства, отделенном ширмой, можно было увидеть раскладное кресло и тумбочку с зеркалом и прибором для украшения лица). Пусть муж занимается там, внизу, чем угодно, пронзала соседка Евица желтенькими глазками этажи, и глядела то в направлении крана на заднем дворе, ради которого мы и собрались, то на собственный пах, и хихикала. От этого хихиканья у нее неожиданно перехватило дыхание, и она, тяжело и глубоко дыша, раздвинула белыми коленками полы ночной рубашки, стимулируя более свободное проникновение туда воздуха. И тут из самой глубины брачного ложа сверкнул какой-то бледный треугольник. Наступившее напряжение превзошло брутто-силу соседки Евицы, и она обеими веснушчатыми ручищами ухватилась за один из своих жирных, испещренных родинками подбородков, и запищала. И тут прямо передо мной сосед Владица хладнокровно, не паникуя, вкатил ей инъекцию, без которой Эвица не могла жить. Единое пространство заполнил божественный фальцет ее громогласного вздоха.

Я в это время, прихлебывая чай, разглядывал все вокруг, только не хозяйку, не видел, что у нее там меж раздвинутых белых ножищ. Изучал, например, какой-то застекленный, в рамке плакат, изображающий балерину в плиссированной юбочке с мечтательным взглядом. Если бы я мог подползти по стене к этой балерине, то прижался бы к ней, это понравилось бы моему пылающему брюху, и никто бы не смог стащить меня оттуда. Точно так же я смотрел и на две связки кукурузных початков, висящих на вбитом в стену гвозде, и на несколько синих потрепанных томов из собрания сочинений Федора Михайловича, которые нависали надо мной с полки. Сосед Владица покашливанием дал знать, что соединил женины ножищи, вернув их в первоначальное положение. Я глотнул холодный шиповниковый чай так, будто это был горячий настой крапивы. Сосед Владица с опорожненным шприцем в руках со своими расслабленными нервами проворковал на ушко жене Евице, а потом, по-хозяйски, обратился ко мне. А? интенсивно стал подмигивать в сторону плаката с балериной. Но это была полная ерунда по сравнению с тем, как он заморгал (не смог бы так, даже если бы ему двинули смычком в глаз), увидев что-то за моей спиной (не смог бы так, даже если бы там затаился зверь, готовый к прыжку). Соседка Евица укрылась ушами. Инъекция подействовала. Я медленно повернулся. Там, за моей спиной, в передней стояла (незапланированно) их единственная дочка, и смотрела, как на ее глазах рушится порядок в доме. Забыла выставить диафрагму, подколола она меня. Нелегкое это дело – быть соседом. А я забыл для профилактики сделать себе кровопускание, так что простите меня, к тому же мне пора вымыть руки антибактериальным мылом, что я уже давно делаю каждых двенадцать – пятнадцать минут, я встал и пересек зону ее парфюма, подвернул оба рукава, продемонстрировав часы и потирая ладони. На лестнице меня догнал скулеж соседа Владицы и фальцет соседки Евицы: У меня с этим кроликом нет ничего общего, меня с ним ничего не связывает, скрипела кровать. О нет, мамаша, ты еще признаешься. А ты, обратилась дочка к отцу, пока тот продолжал скулить, ты еще наплачешься.