Вздор

– Предлагаем? – прервал ее Майкл. – Нет, мы ее непременно починим, Хэнтер, верно?

– Конечно, – подтвердил Хэнтер.

3

Возвращаясь к Эллерману в «Тенистый Луг», они издали увидали в широком окне нижнего этажа Бинго, погруженного в чтение газеты.

– Обождите минуту, – сказал коротко Хэнтер. – Я хочу попробовать исполнить ваш совет и свалять дурака.

Майкл ждал у двери. Хэнтер взошел в комнату, сделал гримасу и залаял на Эллермана-младшего: Bay-Bay-Bay! Потом полаял еще, подражая сторожевой собаке.

– Эй, вы! – удивился Бинго. Чего вы на меня лаете? Сбесились, что ли?

– Ой, да разве это вы? – ответил Хэнтер.

– Ох, подучил вас кто-нибудь. Ей-богу, я даже знаю кто! – в восторге вопил Бинго. – Садитесь и выпьем.

Майкл заглянул в комнату. Бинго и Хэнтер сидели перед высокими бокалами. Поднимаясь к себе наверх, он чувствовал себя как человек, сделавший доброе дело.

Глава пятнадцатая Венера и философы

1

В душе Ричарда Эллермана не было никакого стремления к красоте. Он был совершенно лишен художественного чутья. Он любил комфорт. Но если был дан комфорт, то ему было совершенно все равно, где жить: в деревянной казарме на голом холме или в мраморном дворце среди парка. Тем не менее, его огромный дом был полон редкими и прекрасными предметами искусства. Он был крупный коллекционер всех редких и дорогих вещей. Это было следствием грызущей его жажды власти, спасением от мучительного чувства неравенства, которым он страдал, как от жестокой болезни с дней своего нищенского детства. Его самолюбие жило и питалось тем, что он обладал вещами, которыми восхищались другие люди. Ему принадлежало то, перед чем потрясенные красотой люди готовы были упасть на колени.

В его природе была склонность к показному. В других условиях он мог смахивать на Барнума. Здесь это смягчалось тоном большого барина, гостеприимно показывающего свое поместье. Он любил показывать свои коллекции и говорить об их редкости, стоимости и трудностях, с которыми он их приобрел. Он интересовался приобретением только материальных предметов, отнюдь не идей.

Майкл Уэбб был совсем другой человек. Он собирал идеи, как Ричард Эллерман табакерки. Они были страшно далеки друг от друга по своим целям и стремлениям.

В десять часов утра Ричард Эллерман лично водил гостей по «Тенистому Лугу». Таков был его неизменный обычай, когда в доме бывали новые гости. Обычно он придерживался одного и того же плана. Прежде всего фламандцы в большом холле, Рембрандт, Герар, Доу, Гоббема, Давид Теньер-младший, Ван-Дейк, Рубенс. У него были хорошие образцы работ этих художников – темные полотна, которые заставляли думать о низком небе и зимних закатах. Между ними висел сомнительный Питер де-Хоох, с ясным, резким светом, блеском мраморных плит и безупречных полов. Эллерман был совершенно уверен в подлинности каждой вещи, ибо ничего не покупал без указаний опытных экспертов. Его быстрые описания отличались банальностью, краткостью и точностью и никогда не изменялись, как описания в торговых каталогах. В одной из комнат висели новые испанцы. Вспышки красок Гойи – тореадор, страстные лица, желтые стены, прозрачное небо, жесткий свет, стальные тени и невыразимая прелесть моря и неба Сороллы-и-Бастида. В тоне Эллермана слышалось хвастливое презрение: «За этот кусок крашеной тряпки уплачено тридцать тысяч долларов, – говорил он. – Я сомневаюсь, чтобы он этого стоил». Потом шли бронзы. Он любовно ласкал статуэтку лошади, вставшей на дыбы, работы Гудзона Борглума. Oн действительно любил эту вещь и тонкие медальоны Пизанелло. Потом шли венецианские подсвечники и современные эмали из Парижа и Лиможа.

Затем он открывал дверь в стене и освещал электрическим светом ряд покрытых ковром ступеней. «Пойдемте туда, предлагал он, – я покажу вам коллекцию, которой нет подобной в мире».

Это была коллекция бутылок в огромной ярко освещенной комнате. Действительно это было поразительно. Тут было более пяти тысяч бутылок – образцы всех веков, начиная от древне-египетских, кончая современными. Бутылки из стекла, серебра, меди, яшмы, кожи. Бутылки красивые, смешные, безобразные, странные. Я помню одну в виде шара. Она была сделана из четырех сплетшихся змей. Головы змей являлись горлышками. Все четыре змеи были разного цвета – красная, синяя, зеленая, и желтая. И тело каждой змеи представляло отдельную бутылку.

Потом шла библиотека, где библиотекарь показывал Кельмскоттского Чосера на пергаменте, первое издание Робинзона Крузо и листы Библии XV века. Гости с хозяином во главе хором выражали приличествующее восхищение. Следующий номер был лабиринт.

Эллерман заранее радовался, как гости там запутаются. Майкл чувствовал себя подавленным количеством вещей, вещей, разлученных с создавшим их творческим духом. Лабиринт его не интересовал. Он остался в библиотеке, чтобы освежить душу новыми идеями. В открытые окна долетал смех людей, заплутавшихся в бесконечных дорожках.

2