Вздор

Майкл не был библиофилом, но был полон ненасытного умственного любопытства. Он не ценил книг как таковых, но только идеи и эмоции, которые они возбуждали. Он был страшно любопытен, но не питал ни к чему почтения. Он приветствовал новые идеи, как, говорят, дровосеки приветствуют новых товарищей, ударом кулака по лбу. Если идея не могла устоять на ногах, он предавал ее забвению. Идеи, не выдерживающие грубого обращения, он считал не стоящими внимания. Он обладал колоссальной способностью ассимилировать мысли. Он читал все и думал обо всем… Он был один из тех немногих, кто может ценить идеи безумцев, поэтому выбор книг у него был широк и разнообразен. Он был умственный аристократ и обладал аристократическим чувством юмора. Он видел вокруг себя мир нелепостей. Новое язычество – обожествление механической силы – оказалось так внушительно, так богато обрядами и так щедро на хлеб и зрелища, что породило культ божества. Так появился культ химии, культ биологии и других наук.

За это время бог лишался одной прерогативы за другой, пока ни сделался чисто биологической необходимостью, и в этом виде он продолжает играть свою роль в качестве вселенной. Вначале он, по-видимому, действительно проявлял некоторую активность: создал капельку зародышевой плазмы и несколько электронов. После этого он бросил работу, и законы науки взяли на себя заботу о мире.

Исследуя современное язычество, Майкл пришел к глубочайшему открытию – к убеждению в неспособности ума второго сорта понимать духовные факты. В науке он взвешивает и измеряет; в экономике работает формулами; в религии понимает только награду и наказание; в жизни – только успех и неудачи.

Что касается самого Майкла, то он мог вытянуть руку и коснуться бога. Иногда он делал это ради шутки. Что касается существования души свою душу он ощущал так же ясно, как башмаки на ногах. А по временам он слышал смех бога, раскатывающийся по вселенной. Его поражало, что всякая логика, доведенная до предела, несет в себе противоречие истине. В этом открытии он видел границы силлогизма как средства исследования реальности. Раздумывая над этим, он собирался писать книгу под заглавием «Мир как масса противоречий», по образцу шопенгауэровского «Мир как воля и представление». Из этого проекта ничего не вышло. Такая книга он предчувствовал это – будет слишком курьезна, чтобы серьезный интеллект второго сорта принял ее в настоящем философском духе.

(До сих пор остроумные критики считают Майкла Уэбба комбинацией гения и осла. История, вероятно, подтвердит их приговор.)

3

Итак, наш герой сидел в библиотеке и рассматривал честное лицо Остина Стонера, честного библиотекаря Эллерманов. Представьте себе худого, тщедушного человека, лет пятидесяти, с острой бородкой цвета соли с перцем и детскими голубыми глазами. Он носит галоши, кашне, ведет дневник, говорит «клянусь Готфридом» и не ругается, когда ему надоедают. В ранней молодости мистер Стонер был застенчивым писцом в пыльной захудалой книжной лавке своего отца. Потом десять лет работал в каталожной нью-йоркской библиотеки рядом с милой молодой девушкой, похожей на сову в очках. С этой очкастой девушкой он изредка говорил о книгах. Он восхищался ею и был невероятно одинок. В течение трех тысяч однообразно следующих друг за другом вечеров – приблизительно около пяти часов вечера он старался набраться храбрости, чтобы спросить ее, нельзя ли зайти к ней в гости, но так на это и не решился. Она его тоже любила и три тысячи вечеров думала о том, не пригласить ли его к себе в гости, но так и не сделала этого, опасаясь, что он может счесть ее развязной и доступной. Потом он ушел из публичной библиотеки и пятнадцать лет был отшельником. Его келья была в библиотеке известного атлетического клуба. Здесь он редко видел лицо человека; после многих лет совершенного одиночества он с трудом удерживался, чтобы не скрываться, как пугливый зверек, когда кто-нибудь входил в библиотеку взглянуть на «Всеобщий альманах». Он не был образован, но благодаря соприкосновению с книгами был пропитан эрудицией, как повар пропитан салом. Он любил книги как книги, независимо от их содержания, и часто читал их, совершенно не понимая содержания. Глотал страницу за страницей таинственной галиматьи. Но даже этот невинный спорт ему, наконец, надоел, и в течение последних лет службы в качестве отшельника при клубе он начал писать дешевые авантюрные рассказы. Журналы кровавых приключений брали у него все, что он производил, платили полцента за слово и восхваляли в безграмотных статьях.