Впрочем, и подполье может пойти на пользу. Оно в силах сделать то, что не удалось сделать ненависти и насилию: пробудить память о смертности христианской цивилизации, как и о смертности нас самих не только как биологических существ, но и как наследников Предания, которое будет некому оставить. Не потому, что последующие поколения будут совсем уж невосприимчивы к наследию христианства, но потому что мы разучимся открывать Слово Божие в самих себе. В самые благополучные, в самые «симфонические» времена об этом предупреждали столь укорененные в этом наследии святые, как Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник, Иоанн Кронштадтский. Их исторический пессимизм, звучавший, вероятно, чудачеством в православной империи с десятками тысяч храмов, оправдал себя более чем с лихвой, однако ни пессимизму, ни оптимизму в христианстве никогда не принадлежит последнее слово. Последнее Слово – Божие, и каждому поколению, каждой христианской душе следует отыскать его, ибо оно в нас самих.
О смерти
«
Смерть стоит не только в конце нашей жизни. Смерть, как справедливо говорят, есть часть нашего существования, в которое она вписана как повседневная возможность и как неизбежность, и «память смертная» неотделима от живой веры. Каждая православная литургия трижды повторяет прошение о ниспослании «христианския кончины живота нашего безболезненны, непостыдны, мирны…» «Непостыдной» – решимся предложить здесь наше толкование – означает прошение о том, чтобы при встрече с Богом, Который ждет меня,
Самоубийцы, прошлые и потенциальные – целый народ в России, тот заблудившийся, пропавший (из глаз наших) народ, который более других нуждается в милосердии Божием и церковном. Почти у каждого есть брат, сын, дочь, друг, дальний родственник, пусть даже случайный попутчик, который прошел (или вот-вот пройдет) через этот «бескрестный» и потому куда более страшный и темный опыт смерти. Господь не вынул еще из нас сердце каменное, по словам пророка, еще не дал нам сердце плотяное, чтобы оно задумалось о молитвенной, даже литургической защите этих добровольцев смерти. Никого из грешников, сотворенных некогда по образу и подобию, не подобает отпускать из жизни без поминовения и молитвенного ходатайства…
Все мы обладаем лицами, и каждое из лиц – особая, единственная в своем роде весть. Вспоминая другого, ближнего во Христе, мы памятью причащаемся его единственности, но не его самости. Особая весть о лице ближнего не кончается с его смертью. Мы можем стать ей причастны, и в этом заключена «предпосылка вселенского Апокатастасиса» – узнавания Лица в других. Воспоминание о Нем заключается в «преложении» человеческих лиц в Одно, без смешения их, в припоминании в каждом из лиц Его иконы. Вселенская Память как Церковь собирает жатву, выросшую из тех зерен Слова, которыми осеменен весь род человеческий. И коль Слово живо и не может умереть, то и все, с чем оно породняется, пусть даже отвергнутое и затоптанное при жизни, не должно исчезнуть окончательно. Тайная Вечеря есть завещание жизни в воскресшем Теле Господнем, в непреходящести Слова и в радости взаимного узнавания. И наша память, «отложив попечение», «убелив» себя от смертных и «лютых» воспоминаний, расстилается подобно антиминсу на престоле.