Взгляните на картины

«Но вы сейчас превозносите литературную сторону, – может сказать читатель. – А как насчет живописи?» Такого вопроса никогда не задали бы во Франции, но восхищение Делакруа страной Шекспира, Байрона и Скотта не нашло взаимности. Рассказывают, как хозяйка одного парижского салона, видя, что ее любимый гость собирается уходить, произнесла: «Какой очаровательный человек месье Делакруа, как жаль, что он занимается живописью». Таков и английский подход, и, поскольку в этой стране мало его полотен, не думаю, что он изменится. К тому же эффект, который производят его картины, в большей степени зависит от цвета, чем от тона, а потому они плохо поддаются воспроизведению. Даже его враги признавали, что он был великим и глубоко оригинальным колористом, добивавшимся определенных эффектов, сополагая дополнительные цвета, что в конечном счете привело к открытиям Сёра. Порой его колорит недооценивают те, кто ожидает сходства с Рубенсом или венецианцами. Конечно, и Рубенс, и Тициан были его учителями, но у Делакруа совершенно иная цель. Он не ищет гармонии ради нее самой, но использует цвет как средство драматического выражения; и, поскольку в основном он обращается к темам трагическим или пугающим, его колорит часто бывает зловещим. Ему нравилось сочетать синевато-багровый и фиолетовый, изображая грозные небеса. Особенное пристрастие питал он к кошмарному бутылочно-зеленому, который страшит нас, поскольку является дополнительным к кроваво-красному; наверняка Бодлер думал именно о нем, когда писал в «Маяках»: «Delacroix, lac du sang hanté des mauvaises anges, Ombragé par un bois de sapins toujours verts»[23]. Все это теряется на фотографии, и то же справедливо по отношению к его экспрессивной манере письма. Делакруа обладает энергичным и характерным «почерком», который ощутим в каждом мазке, но пропадает в уменьшенном воспроизведении. Мне нравится рассматривать работы Делакруа с очень близкого расстояния, наслаждаясь дикарской энергией, с которой он использует даже вполне приятные для глаза цвета. Но в «Крестоносцах» я не могу всмотреться ни во что выше лошадиной шеи и потому вполне понимаю тех его поклонников, которые восторгаются небольшими картинами и этюдами, не принимая живописных махин.

Делакруа. Вступление крестоносцев в Константинополь. Деталь

Делакруа сам признавал свои наброски более свежими, но писал: «Il faut toujours gâter un peu un tableau pour le finir»[24]. Он прилагал огромные усилия, чтобы живописная поверхность оставалась живой, и, если можно было бы взять фрагменты «Крестоносцев» и выставить их по отдельности – например, умирающую женщину слева или любую деталь огромного пейзажа, – они вызвали бы куда большее восхищение. Один из таких фрагментов часто вырезается из цельной композиции: полуобнаженная женщина, склонившаяся над другой справа на переднем плане. Это такой знакомый романтический символ – цветок под ногой, и неудивительно, что великие художники-романтики взирали на нее с благодарностью. Ее волосы и спина подобны текущей по камню воде или разбивающейся волне, вдохновившей «Данаиду» Родена, а перевернутое лицо ее спутницы стало отправной точкой для целой серии рисунков Пикассо.

Делакруа. Вступление крестоносцев в Константинополь. Деталь

Было бы глупо отрицать, что «Крестоносцы» в высшем смысле этого слова театральны. Этот приговор вынесли, едва картина была впервые выставлена и встречена восхищенной фразой Бодлера: «La vérité emphatique du geste dans les grandes circonstaces de la vie»[25]. Это очень верные слова, но следует признать, что ни при каких обстоятельствах две женщины не примут столь выразительные позы перед надвигающимся отрядом всадников, и Делакруа на самом деле вовсе не предлагает нам в это поверить. У него совершенно иной взгляд: искусство должно пересоздавать события в свете воображения, так, чтобы они приобрели свойство поэзии. Возможно, он последний европейский живописец, кому удалось с успехом последовать совету Горация: ut picture poesis[26], – совету, который сбил с пути истинного множество художников второго ряда. Мы можем критиковать «Крестоносцев» лишь за драматическую форму, и те из нас, кто не питает любви к классическому стилю актерской игры, стилю Кина и Шаляпина, вероятно, не примут экспрессивных жестов двух старых византийцев. Но сами крестоносцы уж точно не оставят никого равнодушным, эта растерянная группа, захваченная печальным водоворотом изгибов лошадиных шей, своих знамен и очертаний фантастических шлемов, словно куклы из какого-то тибетского ритуала на фоне умирающей столицы древнего мира.