Взятка. Роман о квадратных метрах

Со стороны я, должно быть, стал производить впечатление человека, единственной проблемой которого было решить, что делать с кучей денег, огромность которой всякий раз возобновляется безо всякой потери для глаза. Возможно, так оно и было, и я, черт побери, считал, что имею на это право после долгого и драматического подъема. Осуждал ли я себя? Грызла ли меня совесть? У меня есть сложный ответ на этот вопрос, и сложность его в том, что он предельно короткий и кого-то может повергнуть в ужас своей конкретикой. Нет. Вот мой ответ. Нет, нет и нет. И я совершенно не хочу копаться в причинах и следствиях такого ответа, ведь для самих себя мы всегда останемся только адвокатами, но никогда не станем выступать на стороне обвинения.

2

– Да вижу, что рентабельно, дешево и филантропично. – Я говорил спокойно, и на лице Рубена появилось выражение благодарности и облегчения. Наверное, он подумал, что, слава богу, он, то есть я, ни до чего не докопался, и на этот раз не нужно будет ничего переделывать. А перед этим я отправлял его эскизы «на переплавку» уже раз десять. В «Гринстрое» работало уже без малого три тысячи человек, Рубен командовал всей архитектурой, но последнее слово в утверждении нового проекта до момента выхода его во внешний мир всегда оставалось за мной. Я знал, что в архитекторской среде меня костерили последними словами, называли «недоучкой», «самозванцем», «дураком» и прочими словечками, и все это происходило тогда, когда я возвращал им проект со своими замечаниями и указаниями, где и что следует переделать, но я относился к этому с безразличием. Архитектура – профессия творческая, ее носитель зачастую параноидальный дундук, считающий себя величиной мирового значения и готовый в любой момент «спроектировать лучше, чем Гауди». С гениями не нужно спорить, их нужно просто ставить перед фактом: «не подходит». А почему именно – этого я никогда и никому не объяснял. В то же время объяснение всему этому было очень простое: я слишком хорошо изучил вкус жуликов, для которых основным (помимо денег) при принятии решения являлся внешний вид здания. Все новое и необычное им не нравилось, каждое из этих ничтожеств настаивало на своем «авторитетном видении», и, зная все это, я ездил к Кисину только с тем, что заведомо должно было понравиться ему.

– Ну хорошо, – я повертел эскизы так и эдак, зевнул и посмотрел на часы, – пора стартовать, заседание начнется через час, дай бог добраться через все пробки. Дед не терпит опозданий.

– Желаю удачи. – Рубен поклонился и вышел.

На заседании у дедушки должен был состояться спектакль под названием «подведение итогов тендера по строительству объекта по адресу…». Помимо моего «Гринстроя» в тендере принимали участие гадкие конкурентишки, но я точно знал, что этот тендер «Гринстрой» уже выиграл, и сейчас находился в предвкушении кайфа от выражения рож конкурентов, которые также рассчитывали отхватить этот контракт. Я был для деда своим человеком, пользовался доверием, имея репутацию человека тихого, скрытного и надежного. Меня знали в лицо, уважали, дед ни разу не повысил на меня голос, что при его скверном и даже отвратительном нраве было невероятным исключением. Обычно он многое себе позволял и не держал язык за зубами, причем особенно не разбирая, кто перед ним. Для деда существовали только те, кто под ним и кто над ним, а над ним было не так чтобы много народу, а на московском уровне так и вообще никого, ибо дружище мэр был не в счет. Поэтому дед клал на всех с прибором и костерил всех без разбору, а меня нет. Была у него небольшая группа присных, в которую входил и я: дед обеспечивал нас, включая зеленый свет, а мы обеспечивали его, откатывая столько, сколько нужно деду, хотя его аппетит вечно был бездонным, словно он знал способ, как унести все нажитое с собой на тот свет. Впрочем, кто их там разберет, этих евреев: они пребывают наравне с вечностью и наверняка знают что-нибудь такое, чего кроме них не знает никто, за исключением Господа Бога, имеющего до евреев свой личный интерес.

По пути на заседание я смотрел сквозь тонированное окно машины, и попадались мне все сплошь какие-то заборы, с наклеенными на них афишами. Машина остановилась на светофоре, и я прочитал на одной из афиш странное объявление. «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», – гласили аршинные красные буквы, а дальше я разобрать не смог: автомобиль тронулся, а я все размышлял, кто такие эти Розен… и …Стерн.

– Вадик! – обратился я к шоферу. – Ты знаешь, кто такие Розеншманц и Шпицберген, то есть там как-то по-другому было написано, я не запомнил.

– Вячеслав Михайлович, вы, наверное, имели в виду персонажей бессмертной трагедии Уильяма Шекспира «Тhe Tragicall Historie of Hamlet, Prince of Denmarke», созданной мастером на рубеже одна тысяча шестьсот первого года, – Розенкранца и Гильденстерна?

– Наверное… – ошалело ответил я.