Взяточник

Внезапно у него промелькнула мысль, что сдав их сейчас, он даже окажет им своего рода услугу, остановив этот кошмарный маховик беззакония и не дав наломать еще больше дров. Эта мысль добавила ему уверенности в том, что предстояло сделать, приятной тяжестью легла на чашу весов под названием «сдать». Яркий свет кабинета разогнал мрачные мысли. Снова все виделось в привычном практическом ключе.

Евгений Иванович, уже с каким-то профессиональным, чуть ли не следовательским интересом, углубился дальше в чтение. Дочитывая последний лист, он наткнулся на упоминание о Рангинском, про которого ему напоминал следователь в прошлый раз. Рангинский, Рангинский… бедняга. И ты туда же… Господи, Рангинский! Мысль, простая, как пуля, пронзила его сознание: А ведь он, Рангинский, знал про все это. Может не все, но на порядок больше, чем Евгений Иванович. Что же он, Рангинский, не подписал в свое время эти показания? Он-то, и написать их мог сам, без суфлеров! Так вот оно что… врете, господин начальник! Не сдал никого Рангинский, не сдал. И четыре с половиной года получил не по вашей протекции. Как же я раньше об этом не подумал?!

Решимость вновь заколебалась в душе Евгения Ивановича, хотя довод о пользе предательства для самих преданных тоже пока не отступил. Закончив читать, он отложил протокол и прикрыл глаза.

– Что, Евгений Иваныч, впечатляет? Сам, наверное, не подозревал, как у вас там дела обстряпываются?

– Да уж, не подозревал.

– Хочешь спросить, откуда мы все это знаем?

– Нет, не хочу. Вы ведь все равно не скажете.

– Молодец, соображаешь. Но чуть-чуть приоткрою завесу, так и быть: не надо думать, что стандарт GSM действительно шифрует трафик. …и что мессенджеры не прослушиваются – тоже, не совсем правда. Ха-ха-ха.

– Вы тут пишете о вещах, которые я знать не мог. Как я это объясню потом?

– Ты, Евгений Иваныч не волнуйся. Может статься, тебе и вопросов никаких никто не задаст. Здесь психологический момент важен. Увидят негодяи, что ты о них показываешь, – сами начнут каяться наперегонки, только записывать успевай. Они ведь, ссыкуны по природе своей. Думают, окружили себя круговой порукой и не подберутся к ним никогда. А как поймут, что круг разорвался, так совсем по-другому запоют, соловьями зальются. Там уже не до твоих показаний будет. Ну, давай, там, где галочки, подписи свои ставь, и на свободу с чистой совестью.

– Что-то ручка не пишет.

– Сейчас, найдем другую. Где же она? Посиди минутку, сейчас у соседей позаимствую.

Следователь вышел в соседний кабинет, оставив Евгения Ивановича одного. Вот он, Юрьев день, вот она, вольная грамота, лежит на столе, молчаливо ждет его подписи. Бесконечный рой мыслей опять завертелся у него в голове, но ни одну из них не получалось выхватить. Время сворачивалось, как клубок, некогда было обдумывать, момент истины неумолимо наступал. Сколько еще не будет следователя? Минуту, полминуты? Ничего уже не решить, все обдумано тысячу раз, но решение, правильное решение… боже, где оно? …Боже… Лицо священника мелькнуло у него перед глазами:

Отче наш, сущий на небесах!

Да святится имя Твое; Да приидет Царствие Твое;

Да будет воля Твоя и на земле, как на небе;

Хлеб наш насущный дай нам на сей день;

И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;

И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.

Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки.

На слове Аминь, мысленно произнесенном Евгением Ивановичем, в кабинет вошел следователь и протянул ему ручку. – Держи, эта пишет.

С довольным видом он сел за стол и уткнулся в компьютер.

– Ну что, подписал?

– Нет.

– Что нет? Опять ручка не пишет?

– Ручка пишет. Я подписывать не стану.

– Не понял. Как это ты не станешь? А я зачем это писал, интересно?

– Зачем вы писали, понятно. И зачем мне это подписывать – тоже понятно. Только я не подпишу.

– Хорошо подумал?

– Хорошо. Может, первый раз в жизни, очень хорошо подумал.

Следователь посмотрел в глаза Евгению Ивановичу. Жалкий взяточник сидел перед ним, сгорбившись. Щетина как-то сразу состарила его, лицо осунулось. Казалось, он весь стал как пластилин, мягкий и податливый. Лепи что хочешь, вытягивай, мни, он и слова не скажет. Но в этих потухших глазах, глазах преступника, признавшего вину и смиренно ждущего своей участи, в этих глазах блеснула какая-то сталь, несокрушимая, как танковая броня.

– Стало быть, в несознанку решил уйти…

– Так ведь я же все признал, все подписал…