Взлет и падение ДОДО

Придя в чувства, он оглядывает мою каморку, будто это Ньюгейтская тюрьма и он не может взять в толк, за что в нее угодил. «Садись», – говорю я и хлопаю по лежанке рядом с собой, но мистер Аномалия стоит, весь зеленый, и украдкой прикрывает срам. Я даю ему время собраться с мыслями, потом кидаю рубаху и подштанники и жду, когда оденется. (Смотреть на него невелика радость, тело мягкое, как у невесты). Так случилось, что мы взяли у Дика Бербеджа еще костюмы Неда Аллена, побогаче, на случай если Тристану надобно будет встречаться с придворными ведьмами или друзьями сэра Эдварда. Однако сегодня Тристан ушел во всегдашнем своем платье, так что богатые наряды под рукой, и я даю их новому молодцу. Ну и путался он в них, чисто дикарь из Индий. «Ты не умеешь шнуровать дублет?» – изумилась я, а он будто и не услышал, гадая, что делать с гульфиком. Я чуть не покатилась со смеху, но в конце концов мы его нарядили, и только тогда, когда я уже всего его обтрогала, пока одевала, он посмотрел прямо на меня.

Лицом он недурен, да только, видать, много дышит городским воздухом, не то что Тристан: кожа землистая, как у шляпника (хоть и модно бледная), и щурится, точно портной. Держится неплохо, но неуверенно, будто постоянно пытается скрыть изумление. А уж волосы, ваша милость! Лучше бы про них не говорить, но я все равно скажу, потому что впереди много худшего и потому что для повести они отчасти важны. Все время, пока мы напяливали на него дублет, его бесцветные волосы падали ему на глаза, и как же он извелся, всякий раз их убирая.

И тут я вспомнила, как Тристан рассказывал про своего досадного со-трудника, Леса Холгейта: «Он густо мажется гелем». Я понятия не имела, о чем речь, но Тристан сказал это так, будто сообщил о том человеке нечто важное. Так что я попросила объяснить, и Тристан ответил так: «Он мажет голову особым студнем, чтобы волосы стали жесткие и блестящие, как спинка у жука. Это что-то вроде помады, некоторые в нашем времени так делают». Тристан знал, что этот «гель» или помада с ним не перенесется, потому отпустил волосы и подстриг их по нашей моде, дабы не отличаться. А другой молодец так не сделал, и поскольку «гель» остался в каморке, откуда его перенесли, был теперь весь лохматый, точно придворный шут.

– Лес Холгейт, – говорю я.

– Собственной персоной, – отвечает он и протягивает мне руку.

Я гляжу на нее и не понимаю, чего он хочет – чтобы я поцеловала ее, что ли? – тогда не дождется. Наконец он опускает ее.