Взлет против ветра

Они поднялись на верхний этаж командного пункта, но Клепиков лишь обеспокоенными глазами скользнул по ним и махнул рукой, удерживая от рапортов. Аркадий по его озабоченному лицу сразу понял: что-то тревожное, если бедственное, происходит вокруг, а вернее, в том пространстве, которое находится на большом расстоянии отсюда и на большой высоте, и строгим взглядом осадил широко улыбающегося Петушкова, шедшего следом за ним. Джон недоуменно заглянул в глаза своему старшему летчику, видимо, хотел сказать что-то веселое, но внезапно сник. Из динамика, висевшего над головой руководителя полетов, раздался слегка вибрирующий голос:

— Я — трехсотый. Горит лампа... пожар. Высота пять тысяч. Выключаю двигатель.

Клепиков держал перед собой маленькое жерло микрофона. Маленькое, но чем-то напоминающее жерло пушки, собирающейся выпалить. На лице у Клепикова не было ни одной из его коронных улыбок, подсчитанных офицерами гарнизона. Просто очень полное и очень бледное сосредоточенное лицо.

— С кем он разговаривает?— тихо спросил Джон. — Кто у нас трехсотый?

— Лейтенант Беломестнов, — шепотом ответил замполит Болотов.

Баталов и Петушков побледнели и переглянулись. Только теперь ощутили они, что прошло оцепенение, сковывавшее их перед ожиданием беды, что миновала эта беда — и они снова на земле, родной и твердой. А их друг терпел бедствие. Оба растерянно посмотрели на замполита, потом на Клепикова, державшего перед собою микрофон.

— Андрюша,— с болью пошевелил губами Аркадий, и в памяти встало лицо друга. Он представил, какое оно напряженное сейчас, все в капельках мелкого пота, со сведенной строчкой бровей над немигающими глазами.

— Трехсотый! — выкрикнул в это мгновение Клепиков. — Приказываю покинуть машину. Немедленно катапультируйтесь, трехсотый!

В зале командного пункта все замерли на своих рабочих местах. Какие-нибудь тридцать — сорок секунд ожидания превращались в вечность. За большими окнами КП небо все падало и падало на землю.

Появившиеся было просветы наглухо затянулись.

— Я — трехсотый, — возник в динамике неровный голос Беломестнова. — Катапультироваться не могу, иду над городом.

Клепиков побледнел и вдруг протянул микрофон Баталову:

— Он с ума сошел. Аркаша, может, ты его убедишь?

Это было нарушением, всех армейских норм и уставов, но Баталов и не думал удивляться. Металл микрофона жег холодом ему руку.

— Андрюшка! — крикнул Баталов. — Ты меня узнал? Покидай машину!

— Аркашка, не могу... ты бы тоже на моем месте не смог, подо мною дома, целые кварталы, трамваи на улицах... иду на «Топаз», попробую сесть.

Клепиков забрал микрофон и быстро выкрикнул:

— Садись на «Топаз», там длиннее полоса.

Оперативный дежурный уже совал ему телефонную трубку:

— На проводе командующий.

— Товарищ первый, — быстро заговорил Клепиков, — прошу обеспечить вынужденную посадку трехсотого на «Топаз». Нужна санитарка и пожарная.

— Вас понял, — откликнулся генерал Баталов, и все смолкло.

Аркадий напряженно смотрел на затуманенный аэродром, и мысли в смятении боролись в его сознании. «Зачем я о нем так беспощадно судил сегодня утром? Он, конечно, виноват, что так отнесся к отцу, но отец у меня сильный, а Андрюшка еще не закаленный духом парень, и что-то ранило его в самое уязвимое место».

Уже иссякли те самые мгновения, в которые должна была совершиться посадка самолета, загоревшегося в воздухе, но на КП все еще было тихо, и оцепеневшие люди отводили друг от друга взгляды. Клепиков чистым, старательно разглаженным платком вытирал бледное лицо, на котором не было ни единой капельки пота. Телефонист настойчиво покрикивал в трубку:

— «Топаз», «Топаз»!

Аркадий поднял глаза на плакат с кодовыми названиями и машинально прочел то, что итак всегда прекрасно знал назубок: «Топаз» — запасной аэродром. Услыхал над ухом гортанный знакомый голос, сказавший шепотом:

— Он на запасной сейчас садится. Ай как нехорошо вчера получилось! Он первый задрался, конечно, но и мы его не пощадили.

— Разберемся, лишь бы все обошлось,— возразил Аркадий.

И вдруг телефонист взревел от радости:

— Товарищ командир, «Топаз» на проводе. Берите трубку.

Клепиков неуверенным, расслабленным движением взял из его рук трубку, долго и напряженно слушал, и никто по его лицу сначала не мог понять, что произошло: трагедия или благополучная посадка. И вдруг он громко закричал: