Читаем Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939 полностью

В Западной Европе социальные реформаторы и государственные чиновники сосредоточили свое внимание в первую очередь на городской бедноте, считая, что эта группа населения представляет угрозу для здоровья и безопасности общества. Некоторые даже увлеклись конструированием физического стереотипа низших классов, описывая рабочих такими же терминами, как и преступников: «уродливые», «отталкивающие», «невежественные». Эти старания отражали общее представление о том, что рабочие, преступники и иммигранты представляют собой часть городской клоаки, кишащей болезнями и преступлениями, — питательной почвы для возникновения мятежных толп[881]. С целью предотвратить политические беспорядки и притупить остроту таких общественных проблем, как преступность, бедность и инфекционные заболевания, власти все чаще инспектировали подобные районы и составляли статистику, которая, в свою очередь, подталкивала их к вмешательству с целью регулировать или устранять «злокачественные» группы населения.

Развитие криминологии в XIX веке привело к появлению новой концепции преступности и нового подхода к поддержанию порядка. Так называемые моральные статистики, Адольф Кетле и Андре-Мишель Герри, опубликовали в начале 1830-х годов работы, в которых проанализировали статистику преступности и показали, что уровень преступности год от года практически не меняется, а стало быть, вопреки господствовавшему ранее мнению, она не является следствием экономических спадов и бедности. Хотя как Кетле, так и Герри считали преступность следствием устройства общества, более поздние криминологи сделали выбор в пользу индивидуально-биологических ее объяснений. Наиболее видным представителем этой линии был Чезаре Ломброзо, чья книга «Преступный человек», вышедшая в 1876 году, утверждала, что преступник — особый антропологический тип с характерными физическими чертами[882]. Кроме того, в течение XIX века власти ряда стран разработали «научный» подход к поддержанию порядка, включавший в себя полицейский надзор и ведение документации, которая позволяла бы выявить преступников и устранить их из общества. В Германии, к примеру, правительственные чиновники и образованные люди сошлись на том, что обуздать растущую преступность и политические беспорядки можно лишь при помощи жестких полицейских мер — самоограничение и самосовершенствование вопроса не решат[883].

Хотя устранение индивидов из общества существовало задолго до XIX столетия, важнейшим шагом в развитии современного отсекающего насилия стало появление концепции криминального класса. Уже в начале XIX века многие английские социологи и социальные мыслители пришли к мнению, что в составе общества существует такая особая группа, как «криминальный класс». Иначе говоря, причиной преступности они считали не социально-экономические условия, а существование подобного общественного слоя, который можно было документировать и измерить при помощи статистики преступности. Описание криминального класса, в свою очередь, привело к стремлению устранить этот социальный слой — в целях не столько возмездия, сколько профилактики. Британское правительство создало штрафную колонию в Австралии и депортировало («перевезло») туда в течение XIX века около 150 тысяч каторжников. Как заключает один ученый, главная цель этой транспортировки состояла не в том, чтобы наказать преступников или удержать их от дальнейших преступлений, а в том, чтобы с корнем вырвать «криминальный класс» из британского общества[884]. Французские криминологи постепенно тоже пришли к взгляду на преступников как на особый тип людей, которые неспособны к исправлению и должны быть насильственно исторгнуты из общества. В середине XIX столетия Бенедикт Огюстен Морель предположил, что люди, оказавшиеся в патологической среде, например на городском преступном дне, не только сами склонятся к антиобщественному поведению, но и передадут его своим детям. Хотя французские криминологи не дошли до анатомического детерминизма Ломброзо, они тем не менее полагали, что город является питательной средой для преступности, а рецидивистов считали особым слоем населения, который следует физически устранять из общества[885]. В 1852 году правительство Франции начало ссылать политических преступников в штрафную колонию, Французскую Гвиану, а через два года ссылке стали подвергать и уголовников[886].

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги