Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

Вопреки ожиданиям политических вождей СССР и других стран запрет абортов, стимулирование рождаемости и законы в поддержку семьи не помогли повысить фертильность ни в одной стране. В Испании рождаемость в 1930–1940-е годы оставалась невысокой и повысилась (впрочем, весьма незначительно) только с улучшением экономических показателей в 1950–1960-е. Нет никаких данных о том, что испанские женщины вообще принимали всерьез государственную пропаганду, твердившую о материнстве как об их биологическом назначении[570]. В нацистской Германии, где были внедрены самые суровые репрессивные меры против абортов, рождаемость несколько выросла в период с 1933 по 1936 год, но затем перестала расти, так и не достигнув уровня конца 1920-х. И даже это незначительное увеличение фертильности было связано скорее с экономическим улучшением, чем с политикой поддержки рождаемости. Несмотря на нацистское прославление семьи, несмотря на денежные выплаты многодетным семьям, число семей с четырьмя детьми и более в нацистскую эпоху уменьшилось. Мало того, драконовские законы о запрете абортов не смогли помешать незаконным абортам, число которых достигало миллиона в год[571].

Советская кампания поддержки рождаемости тоже не дала особого эффекта. В правительственных докладах утверждалось, что люди «горячо приветствуют» закон о запрете абортов, а некоторые женщины, получившие выплаты за детей, действительно написали письма, в которых благодарили Сталина и обещали рожать еще[572]. Но на практике большинство советских женщин отнюдь не приветствовали новый закон. Запрет на прерывание беременности привел к огромному количеству нелегальных абортов. В докладах Наркомата здравоохранения от октября и ноября 1936 года перечислялись тысячи случаев госпитализации женщин после плохо выполненных криминальных абортов. В 1937 году в больницах было осуществлено 356 200 прерываний беременности, а в 1938-м — 417 600, но только 10 % из них были вполне легальны, остальные же представляли собой лишь доделывание работы после неудачно проведенных криминальных абортов[573]. Советское правительство приняло меры к выявлению тех, кто осуществлял нелегальные аборты: в 1937 году было арестовано и приговорено к тюремному заключению 4133 таких человека. В соответствии с законом те, кто был уличен в проведении аборта, приговаривались минимум к двум годам тюрьмы[574]. Но, несмотря на все усилия властей, выяснилось, что поймать подпольных мастеров аборта очень нелегко, поскольку женщины, оказавшиеся в больнице после неумелой операции, редко соглашались сотрудничать с милицией[575]. В ходе устных бесед Дэвид Рэнсел обнаружил, что практически в каждой русской деревне имелся человек, осуществлявший нелегальные аборты, да и самостоятельно произведенное прерывание беременности было нередким явлением[576].

Запрет абортов привел к повышению фертильности, но лишь ограниченному и временному. Если в 1935 году родилось 30,1 человека на тысячу, то в 1936 году этот показатель повысился до 33,6, а в 1937-м — до 39,6. Однако в 1938 году рождаемость снова пошла на спад, и к 1940 году в Европейской России женатые пары рожали уже меньше, чем в 1936-м[577]. Падение фертильности после 1938 года было отчасти связано с мощным разрушительным эффектом репрессий 1937 года, а также с подготовкой к войне. Но и без этих потрясений рождаемость даже не приблизилась к уровню, на котором находилась до индустриализации, а данные о нелегальных абортах указывают, что советские женщины в целом не приняли правительственный закон о запрете абортов. В 1936 году советская власть решила проигнорировать собственные выводы 1920 года о том, что запрет абортов лишь подталкивает женщин к нелегальному прерыванию беременности. Меры подавления не смогли привести к подъему рождаемости.

Прославление материнства и денежные выплаты тоже не принесли особых результатов. Денежные выплаты в первую очередь получили крестьянки, а у них и до введения материального вознаграждения было много детей[578]. Ресурсов, выделенных на родильные дома и детские сады, было недостаточно, чтобы заметно изменить жизнь матерей. Приоритетом государства продолжала оставаться тяжелая промышленность, а детские учреждения и коммунальные столовые получали очень мало денег[579]. В не меньшей степени страдал от недофинансирования и сектор потребительских товаров, а значит, женщинам было чрезвычайно трудно доставать для своих детей товары даже самой первой необходимости. К примеру, в 1937 году Наркомат просвещения сообщал, что некоторые дети не ходят в школу, потому что матери не могут обеспечить их одеждой и обувью[580]. В условиях сильнейшего дефицита еды, одежды и жилья на протяжении всех 1930-х годов женщины удерживались от того, чтобы заводить больше детей, — несмотря на все призывы властей.