Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

Помимо этого, советская власть прославляла материнство и изображала деторождение естественной частью женской жизни, реализацией женщины. Статьи в советской прессе подчеркивали, какое счастье женщине приносят дети. Публиковался рассказ матери пятерых детей о том, как они ее любят. Другая статья рассказывала, как дети заботятся друг о друге, благодаря чему многодетность является преимуществом, а не бременем[541]. Подобные пропагандистские кампании, прославлявшие материнство, разворачивались по всему миру. Многие страны начали отмечать День матери, в том числе США, сделавшие его в 1914 году национальным праздником. Французское правительство награждало женщин, родивших пять, восемь или десять детей, соответственно бронзовыми, серебряными или золотыми медалями. Правительство нацистской Германии жаловало многодетным матерям Почетный крест немецкой матери и разрешило женщинам, рожавшим пятого ребенка, записывать видного национального деятеля крестным отцом младенца (впрочем, когда выяснилось, что они предпочитают называть Гинденбурга, а не Гитлера, программа была приостановлена)[542].

Хотя советская кампания во славу материнства напоминала пропаганду повышения рождаемости в других странах, у нее было одно важнейшее отличие. Советское правительство поощряло женщин продолжать работать во время беременности и после родов — и ожидало этого от них. Чтобы гарантировать, что беременная женщина сможет найти работу вне дома и сохранит свое рабочее место, в октябре 1936 года Политбюро приняло закон, по которому отказ нанять беременную женщину на работу стал уголовным преступлением — как и снижение ее зарплаты[543]. Советское гендерное строительство подчеркивало двойную роль женщин — работниц и матерей — и отказывалось видеть какое-либо противоречие между этими ролями. А в Западной Европе в это же самое время многие чиновники и публицисты сетовали на феминизм и работу женщин вне дома, утверждая, что именно данные факторы виноваты в падении рождаемости. В начале 1920-х годов французский генерал Метро заявил: «Здесь слишком много женщин-машинисток и женщин-служащих и недостаточно много матерей семейств. С точки зрения фертильности немецкие матери победили французских; это первый реванш, который немцы взяли над Францией»[544]. Нацистские вожди тоже подчеркивали традиционные гендерные роли, и некоторые финансовые выплаты немецким роженицам были возможны лишь в том случае, если женщина отказывалась от оплачиваемой работы[545].

Стремясь повысить рождаемость, политические деятели во многих странах прославляли не только материнство, но и семью. Уже в XIX веке некоторые публицисты тревожились, что традиционная семья распадается. Влиятельный французский социолог Фредерик Ле Плей предупреждал, что урбанизация подорвала семью и взрастила разлагающие влияния: индивидуализм, социализм и феминизм. Идеалом он считал патриархальную деревенскую семью, отмечая повышенную плодовитость крестьянских семей, и предлагал юридические меры укрепления семьи. В условиях, когда французы беспокоились о рождаемости, а католические организации вели агитацию за семейные ценности, идеи Ле Плея находили отклик у многих политических деятелей и социальных мыслителей[546]. В межвоенный период по всей Европе политические деятели начали подчеркивать важность семьи для стабильности общества и могущества нации. Диктатура Салазара в Португалии и режим Франко в Испании стремились вернуть семье роль столпа общества[547]. Нацистские деятели воспевали традиционную крестьянскую семью — преграду на пути современной раздробленности и отчуждения. Они отстаивали эссенциалистский взгляд на женщин как на матерей и, в противовес другим странам, предпочитали выплачивать семейные пособия не матерям, а отцам, констатируя, что «теперь мужчина не окажется в худшем материальном или моральном положении по сравнению с так называемым умным холостяком просто из-за того, что выполнил свой долг перед нацией»[548].

^{Ил. 9. Нацистский плакат, призывающий к повышению рождаемости, 1938. «Поддержи организацию помощи матери и ребенку» (Плакат GE 3869. Poster Collection, Hoover Institution Archives)}