Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

На первых порах евгеника не вызвала противодействия в Советском Союзе. Но в 1925 году разгорелась дискуссия между последователями Менделя и Ламарка в генетике. Поскольку русские медицинские традиции противоречили генетическому детерминизму менделевской евгеники, большинство советских евгенистов придерживались ламаркизма. Однако существовало и противоположное мнение, озвученное Юрием Филипченко. По его словам, принять ламаркизм означало согласиться с тем, что тяжелая жизнь рабочих, от которой они страдали в течение многих поколений, привела к их генетической деградации. Он выступал за менделевскую генетику, утверждавшую, что годы нищеты и угнетения никак не повлияли на гены пролетариев[612]. Аргумент Филипченко не только демонстрирует, насколько сложны были евгенические дискуссии в СССР, но и указывает на более серьезную проблему дискуссий между менделевцами и ламаркистами. В то время как менделевская генетика обычно ассоциируется с отрицательной евгеникой, а ламаркизм — с положительной, на самом деле ламаркистские позиции тоже вполне позволяли выступать за политику стерилизации. Выдающийся французский неоламаркист Фредерик Урсэ полагал: совокупные негативные последствия вредной среды могут до такой степени испортить наследственность, что социальные реформы ей уже не помогут и непригодных людей (например, хронических алкоголиков) придется попросту стерилизовать[613].

Вопреки аргументам Филипченко, большинство советских евгенистов продолжали придерживаться ламаркизма и делать выбор в пользу положительной, а не отрицательной евгеники. М. В. Волоцкой, в 1923 году поддержавший программу стерилизации, впоследствии начал развивать марксистскую евгенику, подчеркивавшую роль факторов среды[614]. Еще чаще встречались работники полового просвещения, которые, не используя слово «евгеника», сосредоточились на способах улучшения репродуктивного здоровья населения. Многие из этих специалистов признавали важность как фактора среды, так и наследственности, но, будучи глубоко заинтересованы в улучшении здоровья и благополучия людей, ставили фактор среды на первое место[615]. К примеру, доктор Б. А. Ивановский заявил, что изменения в общественной сфере и воспитании имеют не менее важное значение для улучшения расы, чем наследственные факторы[616].

Несмотря на всю популярность евгеники в СССР, несмотря на кажущуюся совместимость ламаркизма и марксизма, советская евгеника в конце концов вошла в конфликт с официальной идеологией. В 1930 году, когда диктат марксизма был навязан всем социальным наукам, советские руководители распустили Русское евгеническое общество. Поспешность, с которой государство бросилось осуществлять индустриализацию, диктовала свои правила, и российские евгенисты были вынуждены признать, что разработка природных ресурсов является более важным и практичным делом, чем евгеническое развитие населения[617]. Впрочем, хотя формально евгеническое движение закончилось, это не означало, что советские ученые отказались от евгенического образа мысли. Многие евгенисты перешли в Научно-исследовательский медико-генетический институт имени М. Горького и там продолжали обсуждать человеческие гены, уже не используя сам термин «евгеника». Институт публиковал сообщения об открытиях, приводившиеся в британском журнале Annals of Eugenics, а также множество статей по различным вопросам евгеники, от генетических причин человеческих болезней до влияния межэтнических браков и инбридинга на население Москвы[618]. Кроме того, советское руководство разрешило создать в Москве германско-советскую Лабораторию расовых исследований, которая, несмотря на все трудности, действовала с 1931 по 1938 год[619].

Окончательное крушение советской евгеники произошло в 1936–1937 годах, когда работу генетиков Института имени Горького связали с фашистской евгеникой. Трофим Денисович Лысенко и его последователи атаковали менделевскую генетику, чтобы укрепить собственные ламаркистские позиции, и выступили с разоблачениями ряда ведущих медиков-генетиков, которые впоследствии были арестованы и расстреляны[620]. Тот факт, что евгеника в конечном счете была заклеймена как фашистская наука, свидетельствует не только о влиянии марксистской идеологии, но и о желании партийных лидеров провести четкую границу между двумя репродуктивными политиками — социалистической и фашистской. Вопреки заявлениям партийных деятелей евгеника вовсе не являлась исключительно фашистской наукой: она была широко распространена и в нефашистских странах, таких как США. Но в 1930-е годы, на фоне растущего идеологического противостояния и международной напряженности, советское руководство отвергло евгенику более решительно, чем когда-либо. И это произошло не только потому, что евгеника противоречила советской установке на особое внимание к условиям среды, а также советскому универсализму, но и потому, что она стала ассоциироваться с фашизмом.