Взрослые в доме. Неравная борьба с европейским «глубинным государством»

Наши переговоры с кредиторами делились на две составляющие: обсуждение нашей программы реформ, которое должно было завершиться к середине апреля, и переговоры по реструктуризации долга и завершению политики жесткой экономии. Чтобы пламя надежды в сердцах греков не угасло, было принципиально важно не разделять эти две составляющие: ведь лишь при реструктуризации долга программа реформ будет иметь хоть какой-либо смысл. Но, несмотря на все различия между ними, кредиторы проявляли поразительное единодушие по отношению к нам и прилагали немалые усилия к упомянутому разделению: дескать, только когда мы согласимся с их приоритетами реформ, они, так и быть, рассмотрят реструктуризацию долга. А противостояние между тем становилось все больше уделом одиночки. Алексис, Паппас, Драгасакис и даже мой друг Евклид – казалось, они все готовы принять сделку, которая предусматривала расплывчатые обещания по поводу долга, зато не покушалась на «священных коров» СИРИЗА (например, на восстановление коллективных трудовых договоров и на сохранение пенсий). Словом, мои товарищи явно проникались, так сказать, вкусом знаменитой брюссельской помадки^[242].

Контраст между суровой волей «Тройки» и все более мелкими амбициями моих соратников усугублял во мне страх и ощущение одиночества. Заседания «военного кабинета» превращались в учения по оценке приемлемости различных форм капитуляции для обеспечения победы СИРИЗА на следующих выборах. В такие моменты я чувствовал презрение к внутрипартийной политике и радовался тому, что держался от нее подальше. Паппас неустанно вещал о необходимости сохранения административного запрета на крупномасштабные увольнения, вопреки настойчивости МВФ. Алексиса больше заботили пенсии, урезать которые требовал Берлин. Прочие били, что называется, в колокола по поводу «пагубности» приватизации. Я не желал этого слушать. Нет, все перечисленные вопросы меня, безусловно, волновали, но какой смысл их обсуждать, если мы не разорвем роковую петлю у себя на шее? К чему сохранять административный запрет на массовые увольнения, если ужесточение политики экономии обернется массовым же банкротством компаний? Ради чего отстаивать пенсии, если государство, от которого зависит наша пенсионная система, останется несостоятельным?

Каждая попытка вернуть разговор к тому, что действительно имело значение – к реструктуризации долга, завершении политики жесткой экономии, инвестициям и «плохим» банкам – воспринималась моими товарищами как отвлечение внимания от основной повестки. По-прежнему ли мы готовы, спрашивал я, объявить дефолт по долгу перед МВФ, а затем и перед ЕЦБ в конце марта или не позднее начала апреля, если «Тройка» откажется всерьез обсуждать реструктуризацию долга? По-прежнему ли мы полны решимости ответить на угрозу введения контроля за капиталами и объявления банковских каникул своей угрозой списать облигации на балансе ЕЦБ и внедрить систему параллельных платежей? В ответ сыпались – все менее убедительные – клятвы верности нашим давним договоренностям.

По возвращении в министерство я для поднятия настроения брался за работу. Тот факт, что соглашение в любом виде требовало моей подписи (именно моей, ничьей другой), заставлял чувствовать себя одновременно средоточием сил – и расходным материалом. Пока от меня не избавились, думалось мне, еще есть шанс удержать вопрос реструктуризации во главе списка задач, не допустить окончательного разделения переговоров на две составляющие, убедить Алексиса придерживаться наших договоренностей, добиваться заключения международных альянсов, реализовывать программу автоматического выявления крупных налоговых мошенников, развивать систему параллельных платежей и, что не менее важно, бороться за принятие закона о противодействии гуманитарному кризису. Это наименьшее, что я могу сделать для Ламброса и миллионов других людей, которые, если вспомнить старое пелопоннесское выражение (его часто повторяла моя бабушка), «посвящали нам все свои молитвы, а коли подведем, обрушат на нас все свои проклятия».

Следующее заседание Еврогруппы в Брюсселе, на котором предстояло подвести итоги предварительных переговоров, должно было состояться 9 марта. «Тройке» было выгодно отсутствие прогресса – на публике в этом винили, естественно, нас и наше упрямство. Когда 1 марта мне позвонил Поул Томсен из МВФ и сообщил, что «Тройка» готова прилететь в Афины, я понял, что они наметили показательную расправу.