Взрослые в доме. Неравная борьба с европейским «глубинным государством»

Двадцатого марта, через три дня после телеконференции рабочей группы Еврогруппы, на которой Теокаракис нажал кнопку «Off», Алексису предстояло отправиться в Брюссель на саммит ЕС. Ангела Меркель предложила после официального обеда встретиться приватно и обсудить подготовленный документ. Вышло так, что официальная часть намного затянулась, почти до полуночи, и Алексис уже решил, что шанс на персональную встречу потерян. Он ошибся. Неутомимая Ангела увлекла его в соседний зал для семинаров, где они и засели на несколько часов, изучая каждое предложение, каждое слово и каждый нюанс документа. Когда они наконец закончили, канцлер поздравила его с этим текстом – даже дважды, как поведал мне Алексис, лучась самодовольством. Ее поздравления, трудолюбие и знакомство с греческой кредитной программой вплоть до малейших деталей произвели на Алексиса громадное впечатление^[258].

Влияние Меркель на нашего премьер-министра нарастало; когда канцлер в итоге осуществила свой «малый государственный переворот», пострадало в первую очередь наше с Алексисом взаимопонимание и доверие. По существу, ее предложение сводилось к следующему: учитывая глубокую неприязнь, которую большинство греков питало к Вольфгангу Шойбле, надо провести размен министров финансов – пусть Варуфакис «снесет» Шойбле, а Шойбле «снесет» Варуфакиса, цитируя ее слова, – а они с Алексисом за кулисами выработают условия справедливого соглашения между Грецией и кредиторами. Помимо того, Ангела Меркель предложила ввести третий уровень в переговорный процесс, дополнительно к брюссельской группе и Еврогруппе, без меня и без Шойбле, пообещав Алексису уступки, совершенно невозможные в Еврогруппе.

Идея Алексису понравилась. В результате состоялась тайная встреча во Франкфурте между представителями канцлера и премьер-министра; впоследствии эти посланники со своими аппаратами стали известны как франкфуртская группа. Меркель назначила своим представителем Мартина Зельмайера, немецкого чиновника из Европейской комиссии, а Алексис остановил свой выбор на Никосе Паппасе. К ним присоединились Бенуа Кере (как представитель Марио Драги) и вездесущий Поул Томсен, представлявший Кристин Лагард. Франкфуртская группа стала этаким микрокосмом Еврогруппы, из которого исключили троих жертв: Вольфганга, меня и Пьера Московичи, которого заменили другим французом, Люком Толонья, также сотрудником Еврокомиссии (он представлял в группе интересы Юнкера).

Франкфуртская группа ничем толком не запомнилась, однако ее создание имело важные, заранее просчитанные последствия: Алексис убедился (так он сам сказал), что я принес огромную пользу общему делу, «снося» Вольфганга Шойбле; фактически же Ангела Меркель сумела оттеснить меня от процесса переговоров. Это был блестящий ход, с помощью которого ей удалось посеять раздор в наших рядах и подарить Алексису иллюзорную надежду на добрую волю канцлера Германии. За месяц после создания франкфуртской группы наше с Шойбле «взаимовытеснение» ознаменовалось зловещим побочным эффектом: в коллективном сознании «военного кабинета» мы с Вольфгангом сделались своего рода неразлучной парочкой, двумя псами, которые успешно нейтрализуют друг друга. А уже к середине мая первоначальные комплименты – мол, я жертвую собой ради устранения Шойбле – превратились в обвинения против меня: дескать, я вступил в сговор с Вольфгангом Шойбле, за спинами канцлера и премьер-министра стакнулся с ним, чтобы ввести контроль за движением капитала и увлечь Грецию прочь из еврозоны.

В подобные инсинуации невозможно было бы поверить без покровительства и содействия нашего «военного кабинета». Попробуйте вообразить себе мой ужас, когда я случайно узнал, что кабинет не просто потворствует этой лжи, но что она распространяется (и, возможно, была инициирована) посредством ложных измышлений из разведывательной службы Греции!

До сих пор люди спрашивают меня: «Когда Алексис перекрасился?» На этот вопрос я обычно отказываюсь отвечать на публике, поскольку понимаю, что никогда не смогу ответить на него до конца честно (прежде всего самому себе). Тем не менее, я с интересом выслушиваю ответы других людей. Один ответ меня буквально восхитил. В начале 2016 года мы с Данаей обедали с другой парой – режиссером и его женой. Пока наши подруги обсуждали этот вопрос, мы с режиссером молчали, а затем он вдруг лаконично бросил: 23 марта 2015 года. Пораженный такой точностью и уверенностью в его голосе, я спросил, почему он называет именно эту дату. Как положено человеку искусства, он достал планшет и показал мне две фотографии: на одном снимке Алексис шел в канцелярию «фрау» в ходе своего первого официального визита в Берлин, через пару дней после ночной встречи с Меркель в Брюсселе^[259]. На этом фото Ципрас выглядел понурым. На втором же, сделанном примерно час спустя, он шагал с канцлером Меркель вдоль строя почетного караула, который отдавал честь. Здесь он выглядел ликующим.

– Знаете, о чем он думал, когда выходил из канцелярии? – спросил режиссер.

– Понятия не имею.