Who's Afraid of Gender?

Некоторые люди утверждают, что если гендер имеет такое гнусное начало в сексологии (несмотря на его более раннюю грамматическую историю), то мы должны отказаться от гендера вообще. Этот аргумент выдвигают некоторые транс-эксклюзионистские феминистки, утверждающие, что транс-идентичность и гендер являются лишь следствием этих практик и поэтому должны быть противопоставлены. Это также аргумент, представленный Габриэле Куби, энтузиасткой движения антигендерной идеологии правых в Германии, как убедительно показала Ева фон Редекер. Куби идентифицирует "гендер" как грядущий тоталитаризм, как будто это социальный проект контроля, а не свободы. Ее карикатуры на правых не так уж сильно отличаются от обвинений транс-исключителей в том, что гендерная теория остается укорененной в жестокости Денег. Транс-исключительная версия против гендера, однако, предполагает, что если Мони поддерживала социальную инженерию в "создании" гендера, то все теории, которые считают гендер социально сконструированным, виновны по ассоциации. Но в этом случае не учитывается, как гендерные исследования отвергли Мани, социальную инженерию и навязанные им обязательные нормы. Действительно, те, кто утверждает, что с гендером связаны только две жизненные траектории, те, кто настаивает на диморфизме любой ценой, на самом деле ближе к Мони, чем любой современный гендерный теоретик.

Я понимаю причины осуждения Мони и безоговорочно осуждаю его корректирующие операции и жестокие нормы. Другие ученые утверждают, что его работы, взятые в целом, не следует рассматривать ни как полностью гнусные, ни как освободительные. Подобные колебания, на мой взгляд, представляют собой моральную неспособность осудить жестокость его процедур. Однако реже признают, что он открыл теоретическую базу, которую не смог реализовать. Проще говоря, гендер называет потенциальную несоизмеримость тел с их категориями. Мы должны продолжать осуждать тактику Мони по насильственному выравниванию, навязываемую интерсексуальным детям, но при этом использовать этот важнейший момент из его работы, чтобы переосмыслить назначение и изменение пола. В сущности, наша обязанность состоит в том, чтобы использовать это понимание в том направлении, в котором он сам не пошел.

На каждом этапе этого процесса становления гендера существует постоянная несоизмеримость между живым телом и категорией, под которой оно должно быть понято. Мони стремилась преодолеть эту несоизмеримость, представляя ее как исключение, а не правило. Но что, если несоизмеримость, столь специфическая, как в случае с интерсексуалами, является также более общей структурой гендера, устанавливая таким образом преемственность между нормативными и ненормативными формами гендера? Разрыв между воспринимаемым или проживаемым телом и преобладающими социальными нормами никогда не может быть полностью закрыт, поэтому даже тем, кто с радостью принимает свой пол, присвоенный при рождении, все равно приходится выполнять перформативную работу, чтобы воплотить это присвоение в социальной жизни. Полы не просто присваиваются. Они должны быть реализованы, или предприняты, или сделаны, и ни один акт выполнения не обеспечивает сделку. Достиг ли я наконец того пола, которым стремился стать, или же становление - это название игры, временность самого пола?

Что мы можем взять у Мони и обратить в более эмансипационные цели, так это представление о том, что гендер вводит несоизмеримость тел с присвоенными категориями. Мони считал, что он "исправляет" исключительные случаи, но в данном случае исключение не отличается от нормы, по крайней мере, в одном ключевом отношении: присвоение пола стремится прикрыть возможность того, что тела могут не соответствовать тому, как их классифицируют.