Who's Afraid of Gender?

Ни один язык не обладает исключительной властью определять гендер или регулировать его грамматическое использование, а это значит, что любой способ обозначения гендера имеет определенную условность. Мы можем чувствовать себя неуважительно, если к нам обращаются неправильно, но почему мы просим людей входить в нашу собственную систему координат? Такая реакция может быть моментом монолингвального упрямства или неспособности понять, что работа по переводу обязательна. Это также могут быть моменты, когда мы совершенствуем и распространяем английские способы именования и отнесения, которые усиливают концептуальную неэквивалентность между языками. Размышления о монолингвальном упрямстве - это повод почувствовать смирение по отношению к конкретному языку, который мы используем, особенно если он достиг гегемонистского статуса. Если ни один язык не монополизирует слово или идею, если есть другие слова, которые пытаются понять то же самое или похожее явление, то вопрос о том, что мы обозначаем термином "гендер", может инициировать чрезвычайно интересный разговор между пользователями разных языков. Если самоощущение человека связано с языком, который он использует для описания себя, и если настаивание на том или ином термине погружает его еще глубже в монолингвизм, он закрывается от встреч с другими языками и с тем, чему они могут научить нас о том, что некоторые из нас называют "гендером".

Рассмотрим, например, как распространение форм существительных, обозначающих гендерную и сексуальную идентичность, создает особые проблемы для перевода. В японском, китайском и корейском языках нет существительного, обозначающего "гендер". Есть слова для женщин и для мужчин, но не для самого понятия "гендер". В японском языке, например, языковая самореференция гендерна: термины ore и boku - это неформальные способы обозначения мужского "я" в первом лице единственного числа, в то время как atashi и watashi - это обращение к женщине от первого лица. Однако использование каждого из этих терминов зависит от социального класса, образования, культурных традиций и, что немаловажно, отношения к тому, к кому обращаются. Ближе всего японский язык подошел к этому непереводимому английскому слову - jen-daa, которое, в отличие от французского gen-daire, ищет фонетический отклик с полом. Там, где гендер не может войти, он придумывается, но так было всегда, учитывая, что термин "гендер", как уже говорилось, появился как придуманный.

В китайском языке грамматика пола по-разному выражается сочетанием фонем и чисел: термин для обозначения пола - xing (4) bie (2). Цифры обозначают, какой из четырех "тонов" китайского языка используется для каждого слога в xing-bie. Xing (2) означает нечто иное, чем xing (4). Действительно, эта римская система уже является переводом/транслитерацией китайских иероглифов, поэтому она делает из графического знака нечто вроде сетки. Xing (4) - это термин, означающий "категорию или вид", но он также означает "пол" и таким образом поддерживает связь с теми языками, которые связывают пол с видами. Только в начале двадцатого века этот термин стал означать "пол", поэтому, чтобы отличить пол от пола, некоторые феминистские ученые в Китае поставили термин "социальный" (she [4] hui [4]) перед термином xing (4) bie (2). Bie (2) означает "различие", тем самым связываясь с формулировками гендера как полового различия. Таким образом, соприкасаясь с рядом глобальных дискурсов, китайцы разрабатывали монеты в ответ на потребность в переводе. Это происходит не только в неанглоязычной среде, но и в английском языке. Монетизация и перевод, похоже, являются постоянным затруднением гендерной теории. И рассказ о том, как гендер входит - или почему он становится запретным - дает нам новый маршрут не только для гендерных исследований и их академического обоснования, но и для совместной жизни в многоязычном мире, где некоторые иностранные слова, кажется, обладают тревожной силой, неся гораздо больше того, что они могли бы означать.