Who's Afraid of Gender?

В пропаганде, предлагаемой движением антигендерной идеологии, я сама фигурировала как дьявол, ведьма, трансперсона, еврейка с непомерными характеристиками. Я обнаружил, что мое имя циркулирует так, что я едва могу понять, и частью мотивации для этой книги была попытка понять, как чьи-то аргументы становятся искаженными фантами, как чье-то имя может трансформироваться в почти неузнаваемый фантом. Если я пытаюсь противостоять этой форме лишения собственности, чтобы дать более справедливое представление о том, кто я есть, то я должен помнить, что альтернатива диффамации - это не мастерство. Язык, на котором я заявляю о том, кто я есть, оказывается в корне не моим, но это не значит, что я не могу или не хочу оспаривать его значение. Гендер создает проблему перевода при самых благоприятных обстоятельствах, но он также может стать источником скептицизма для тех, кто опасается очередного имперского вторжения английского языка в контексты, которые по понятным причинам сопротивляются синтаксическим нарушениям, которые он вносит. Ответ, однако, заключается не в том, чтобы отступить в национальные языки, не тронутые и не преобразованные в ходе лингвистического обмена, - импульс, опасный в своей основе как националистический. Нужно оставаться в борьбе за перевод. Джоан В. Скотт пишет: "Проблема, конечно, отчасти лингвистическая - есть ли эквивалентное слово для английского "gender" в других языках? Но это также политический и философский вопрос - вопрос спорных значений, как явных, так и скрытых, которые (по словам Барбары Джонсон) "выходят за границы стабильного контроля или согласованности". Оно становится тем, за что можно бесконечно бороться".

В своей монографии "Монолингвизм другого" Жак Деррида говорит о "монолингвистическом упрямстве", чтобы описать "сопротивление переводу". Там он описывает убежденность, которая укрепляется по мере того, как человек все глубже погружается в свой язык, чтобы аргументировать свою точку зрения или отточить описание. Человек не только обживает этот конкретный язык как свой дом, но и убеждается, что только на нем можно понять смысл и передать смысл вещей. Итак, я не только говорю на этом языке, но этот язык - мой способ обитания в мире, и может даже показаться, что он составляет самую суть того, кто я есть, смысл, который я вкладываю в мир, и, следовательно, смысл самого мира. И все же язык, на котором я утверждаю свою гендерную жизнь, не всегда является тем, который я сам создал. Меня как бы ввели в язык, который я никогда не выбирал, лишили права голоса в том самом языке, который делает мою жизнь возможной. И когда я пытаюсь сказать, кто я, я делаю это на языке, который оказывается непереводимым или который в важных аспектах уже чужд мне.

Только при таком взгляде на дело мы можем избежать усиления все более утонченного монолингвизма, когда мы стремимся сделать себя известными. Как бы мы ни стремились владеть и осваивать язык себя, чтобы оспаривать задания, от которых мы отказываемся, мы все равно остаемся бесправными в самом языке, который дает нам чувство владения. Задача, так сказать, состоит в том, чтобы вырваться из монолингвизма, претерпев унижения перевода, отказаться от имплицитного национализма, подразумеваемого единственным и гегемонистским языком, и достичь более широкого мира, многоязычного и многосинтаксического, где языковые условия жизни всегда различны. Таким образом, самые сокровенные из наших самопровозглашенных существительных вполне могут рассыпаться по мере того, как мы будем ценить перевод и те важные возможности, которые утрата мастерства открывает для создания и поддержания пригодного для жизни мира.

Даже в монолингвальных рамках иностранное присутствует с самого начала. В имени, в присвоении пола при рождении заложено чужое желание, если не целая история желаний, пришедших из других мест. Не заложен ли в этом присвоенном имени и гендере призрачный и чужеродный элемент, который остается только расшифровать, жить с ним или изменить?

Жан Лапланш утверждал, что определение пола - это ситуация, в которой младенец получает загадочное желание от мира взрослых: Как они меня называют? Что это за имя? Чего хочет от меня гендер? И как желание гендера входит в мое собственное?