Читаем Wo alle Strassen enden (СИ) полностью

Wo alle Strassen enden (СИ)

— Ты прав, — она покивала. — Наверное, я слишком переволновалась из-за вас. Вам угрожали?

Готтфрид дернулся — от одного воспоминания бросало в холодный пот.

— Прости, ты, должно быть, не хочешь об этом говорить.

— Совершенно не хочу, — подтвердил он. — К чему об этом теперь? Все прошло. Мы вместе.

— Да, — она крепче прижалась к нему. — Кстати! Готтфрид, — она строго посмотрела на него — на сей раз прямо в глаза. — С кем это Алоиз ведет милые беседы? Кто эта фройляйн?

— Она партийная, — начал Готтфрид.

— Я вижу! — воскликнула Мария и отпрянула. — Но если твой приятель намерен обманывать Магдалину…

— У них все равно ничего нет, — возразил Готтфрид. — Это Магдалине стоило бы определиться уже, кто ей по нраву, а не крутить хвостом перед двумя!

— Она ни перед кем не крутит хвостом, — устало пояснила Мария. — Она пытается найти друзей. И хочет обрести веру в мужчин. Но это дается ей…

— Штайнбреннер, конечно, самая подходящая кандидатура! Женатый полоумный псих! А Алоиз с Биргит только-только познакомился, она приходила брать у нас интервью вместе с той коротко стриженой теткой.

Мария зябко повела плечами и поджала губы, но промолчала. Готтфрид залюбовался ею — задумчивой и какой-то нездешней. Она порой казалась словно отделенной от всего мира прозрачной стеной. Возможно, от того, что ей не удалось вписаться в систему, в Партию. Готтфрид вспомнил наставления Келлер и усмехнулся — нет уж, Партия отдельно, а Мария — отдельно. Хотя, если подумать о том, что до появления в его жизни Марии он о многих вещах даже не задумывался.

— Чему ты усмехаешься? — вопрос Марии выдернул его из размышлений.

— Вспомнил наставления одной партийной фрау о том, что любовь к женщине не должна мешать любви к Партии, — признался Готтфрид.

— Я уже ревную, — Мария сверкнула глазами. — Веришь?

Готтфрид смешался — он не мог понять, шутит она или всерьез.

— Вообще, конечно, я несерьезно, — лицо Марии стало задумчивым. — Но в каждой шутке есть доля правды. Порой мне кажется ужасно несправедливым то, что я… Я ведь осталась на обочине жизни, Готтфрид. Ни интересующего меня образования, ни работы мечты, я даже на семью толком права не имею! У меня нет будущего. Я так и умру безвестной кабацкой певичкой. Возможно, у меня будет партийный любовник, который в остальное время будет исправно нести свою службу, а, может, даже будет иметь одобренную Партией семью. И детей. Принесет пользу, внесет свой вклад в науку, или культуру, или искусство. А я…

Готтфрид обнял ее и принялся гладить по голове. Он в очередной раз поймал себя на крамольной мысли о том, насколько же это чудовищно и несправедливо. И тут же осекся — подобным мыслям нельзя было даже позволять зарождаться в голове, не то что давать им ход! Конечно, в этом не было состава преступления, однако, как им рассказывали с самого начала, подобные мысли были тревожным звонком. Все начинается с малого, а любые преступления — с намерений. Конечно, он слышал о случаях, когда людей отравляли анти-имперские и антипартийные идеи, и, кажется, для этого в Отделе Идеологии даже были специалисты, помогавшие в реабилитации, но это считалось редкостью. После Великого Обнуления люди стали куда как более разумны, нежели были до, они уже увидели и осознали мощь Империи и не сомневались в ней. Уже выросло поколение детей, взращенных в Арийских Воспитательных Центрах, и это были прекрасные граждане.

При мысли о детях он ощутил укол совести: наверное, все-таки стоило рассказать Марии о том, что его направляют на продолжение рода, но он отчего-то молчал. Ему казалось, что это расстроит ее, а уж последние слова только в этом уверили.

— У меня нет семьи, — проговорил Готтфрид. — Если ты, конечно, говоря о любовнике, имела в виду меня.

— Еще неизвестно, что будет дальше, — Мария покачала головой. — Может, ты оставишь меня…

— Или умру…

— Не говори так! — она отшатнулась и поджала задрожавшие губы.

Готтфрид отчего-то вспомнил сон, в котором сама Мария застрелила его, и ему стало не по себе.

— Все мы когда-то умрем, — он равнодушно пожал плечами.

— Когда-нибудь нескоро, — проговорила Мария. — Совсем не скоро. И я этого не увижу. Не увижу, как ты умрешь.

— А мне недавно приснилось, как ты… — начал было Готтфрид, но осекся и замолчал.

— Что — я? — Мария обеспокоенно посмотрела на него.

— Что ты предпочла мне Штайнбреннера, — брякнул Готтфрид и даже не соврал. Уж лучше было сказать подобную глупость, чем продолжать тему смерти.

Мария рассмеялась:

— Вот еще, какая ерунда! Он не в моем вкусе. И потом… Я уже люблю одного человека. И это вовсе даже никакой не Штайнбреннер.