Wo alle Strassen enden (СИ)

— Оберрегирунгсрат Фукс, — поправился Готтфрид — он не знал системы званий гестапо, — прошу меня извинить. Я давал подписку о неразглашении…

— Можете ею подтереться, — грубо оборвал его Фукс. — Это дело государственной важности. Выкладывайте, Веберн.

— Извините, — тихо, но твердо проговорил Готтфрид. — Я не хочу проблем. Дайте мне официальную бумагу с разрешением передать эти сведения в ведомство тайной полиции, и я опишу все в мельчайших подробностях. Но пока… — он виновато развел руками.

Руки, впрочем, снова вспотели. Готтфриду не доводилось сталкиваться с гестапо в подобной обстановке, все его общение с этим ведомством сводилось к паре формальностей. И он понятия не имел, насколько далеко простираются их полномочия.

— Молодец, — зло усмехнулся Фукс. — Можно было обойтись в частном порядке. Теперь вас вызовут повесткой, Веберн.

— Как скажете, — миролюбиво согласился Готтфрид. — Всегда рад послужить Империи.

— А что вы делали здесь?

— Я обычно хожу сюда поесть, — пояснил Готтфрид. — Мы с моим давним другом набрели на этот бар совершенно случайно. Нам понравилось.

— Я вижу, — сардонически отозвался Фукс, кивнув на постель.

— Это законно, — возразил Готтфрид.

— Законно, конечно, законно, — пробормотал Фукс с явным выражением недовольства на хищном лице. — Только теперь доношу до вашего сведения, что весь персонал бара “Цветок Эдельвейса” будет тщательно проверяться нами на антиимперскую деятельность.

— А что… Неужели есть основания? — Готтфрид состроил озабоченное лицо.

— Вас это не касается.

— Ограничения в посещении? — сердце сделало кульбит и подпрыгнуло куда-то к горлу.

— Пока — нет, — Фукс нахмурился. — Если что, вас известят. Хорошей ночи, — он ухмыльнулся. — Если ваша подруга чиста перед законом, ее вам тотчас же вернут.

Он резко встал и пружинисто направился к выходу.

— Вас вызовут повесткой, Веберн.

— Я вас понял. Буду ждать, — вежливо ответил Готтфрид.

Фукс хлопнул дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Готтфрид вытер мокрые руки прямо о трусы и бессильно опустился на кровать. Хотелось одеться и сейчас же пойти на поиски Марии, прокричать, что она чиста перед законом, как и он сам — и даже чище, потому что она не приволакивала в лабораторию дневника, не прятала его в кейсе под поддельной печатью. Вырвать ее — беззащитную, полуобнаженную — из лап этих не людей — машин в форме, машин, что, как он всегда думал, стояли на страже их и его спокойствия. А теперь разбивших это самое спокойствие, оказавшееся на диво хрупким. Верно говорила мать — когда у человека чиста совесть, ему бояться нечего. А Готтфрид боялся. До мокрых рук, до дрожи в пальцах, до сведенной челюсти.

Осознание было как гром средь ясного неба. Он — преступник. Он не просто заигравшийся мальчишка, увлеченный ученый. Он покрывает зараженных и фюрер весть что воротящего Барвига; он прячет то, что должен был сразу задекларировать. Он вышел на торги с зараженными вместо того, чтобы стоически принять собственную участь, он был готов предать Империю.

Он был опорой и надеждой Имперской науки. А теперь…

Его размышления прервало появление Марии. Бледная, встрепанная, она была крайне взвинчена и находилась, похоже, на пороге самой настоящей истерики. Он вскочил навстречу ей.

— Готтфрид! Ты в порядке! — она закрыла дверь на ключ и бросилась ему на шею.

— Все хорошо, нам нечего бояться, — Готтфрид гладил ее по содрогающейся в рыданиях спине. Он резко ощутил себя сильным, важным, ее опорой и островком спокойствия.

— Они ужасно бесцеремонны! Ты представляешь, они хотели обыскать мою комнату!

— А ты? — он застыл.

— Я предложила им пройти и сделать это немедленно! Мне нечего скрывать! То, что я — непартийная, не значит, что я преступница! Да, у меня есть оружие, но знаешь, сколько тут всякого случается?

— Все хорошо, Мария, все хорошо, — Готтфрид поцеловал ее в скулу.

— Барвиг, — она отпрянула и сжала тонкими руками виски. — Я надеюсь, он успел подготовиться… Если они их… Ох…

Готтфрид не знал, что сказать. Он, конечно, был почти на все сто уверен, что Алоиз передал Барвигу о том, на что способен Штайнбреннер, но что, если тот забыл? Увлекся своей Магдалиной и забыл. Ему снова стало не по себе — вот чем он занимался? Снова покрывал преступный сговор? Закон есть закон, и сочувствие к унтерменшам — порок, вовсе недостойный партийца!

— Готтфрид, — она испуганно посмотрела на него — прямо в глаза. — Что с нами будет?

— Ничего, — он пожал плечами. — Ты здесь работаешь. Ты, пусть и не партийная, но гражданка Арийской Империи. С чего бы что-то должно быть?

— А ты… — она прикусила губу.

— Я — тем более, — рассмеялся он.

— Ах если бы это было правдой, — она мечтательно зажмурилась.

— Это правда! — горячо ответил Готтфрид, уже не понимая, кого из них он в этом убеждает. — Пойдем спать?

— Я теперь не засну.

— Я, верно, тоже.

*