Wo alle Strassen enden (СИ)

— Стой! Стой, засранец! — Готтфрид метнулся к нему, как ошпаренный. — У меня идея. Дай сюда!

Он выдрал из рук у недоумевающего Алоиза блистер, взял со стола положенное туда раньше лезвие и поддел фольгу на месте спайки с пластиком.

— Ты что делаешь?

— Не болтай под руку! — огрызнулся Готтфрид. — Зад свой спасаю. И твой заодно.

— Сунешь туда пустышку? — ужаснулся Алоиз.

— Ты совсем, что ли? — Готтфрид едва не уронил блистер, от которого так старательно отдирал фольгу. — Я похож на убийцу?

— Вообще, не очень, — признал Алоиз. — Хотя… — он наклонил голову и рассмеялся.

— Я придумаю, что туда сунуть. У меня целая неделя, — Готтфрид вытащил таблетку и протянул ее другу.

Алоиз выпил таблетку и с отвращением посмотрел на стакан:

— Пошли все-таки надеремся? Говорят, лучшая профилактика от всей этой радиоактивной дряни…

*

Внизу было дымно, шумно и ярко. Мигающие вывески призывно светились, по неровным дорожкам сновали люди — не такие, как наверху. Конечно, то тут, то там встречались и партийцы в форме, но основную массу составляли маргиналы. Готтфрид огляделся — это был не самый нижний ярус Берлина, но от типичной немецкой аккуратности здесь осталось не так-то и много: бетонные пешеходные зоны залиты в опалубку небрежно, не отшлифованы и даже ничем не вымощены; то тут, то там торчала свинцовая арматура.

Готтфрида поражала многоярусность Берлина — Мюнхен был заметно ниже. Хотя контрастов и там хватало: на самом дне уже не обитали чистенькие партийцы и военные, хотя скелетов из Единой Системы Рабочих Лагерей там тоже практически не было — сами лагеря располагались за чертой городов, да и скелеты жили в отдельных поселениях. Зато было множество различного пошиба торгашей-спекулянтов, хотя деятельность эта была незаконной и строго каралась властями; баров и забегаловок; низкопробных театров и варьете; парочка борделей — тоже нелегальных. Легальные бордели располагались на верхних ярусах приличных городов, и в них велся строжайший учет.

В Берлинской толще можно было потеряться. Готтфрид скосил глаза на Алоиза — тот тоже рассматривал окружающее, стараясь не выказывать удивления. Иначе в них сразу углядят приезжих салаг — а салаг обуть проще простого.

— Куда пойдем? — Алоиз дернул Готтфрида за форменный рукав.

Готтфрид недовольно обернулся — его сейчас куда больше занимало, надежно ли он припарковал свою старушку-“БМВ”.

— Понятия не имею, — развел он руками. — Ты бы хоть у своих ребят из инженерного цеха спросил, куда тут стоит сходить. Я вообще не понимаю, мы здесь третью неделю, а впервые выбрались вниз…

Готтфрид усмехнулся, вспомнив, как они с Алоизом хотели пойти кутить в первый же день по прибытии, но до такой степени напились в служебной квартирке Готтфрида, что валялись прямо на неразобранных тюках с нехитрыми пожитками и считали, сколько раз над их головами провернется потолок. И спорили до хрипоты — потому что Алоизов потолок сделал в одну целую и тридцать две сотых больше вращений, чем Готтфридов. А Готтфрид с пеной у рта доказывал, что такого быть попросту не могло — ведь потолок-то над ними один. И до того обиделся на друга, что тот с ним никак не соглашался, что не разговаривал с ним весь следующий день. А потом навалилось столько работы, что было не до прогулок. Но сегодня дело другое — после того, как они слазили в чертовы развалины на чертовой окраине, им отчаянно требовался шнапс. И громкая музыка, яркие краски и новые впечатления.

— Пошли… туда! — Алоиз ткнул пальцем в первое попавшееся заведение с блекло-оранжевой мерцающей вывеской. Похоже, раньше она сияла призывным алым.

— А что это? — полюбопытствовал Готтфрид, пытаясь прочесть витиеватые буквы, впрочем, безуспешно — сама вывеска поблекла, контуры букв облупились, и теперь это было нечитаемое пятно. Точнее, два пятна — очевидно, название этого места состояло из двух слов.

— Какая разница? — отмахнулся Алоиз. — Лишь бы наливали.

Внутри было тесно, мрачновато, но на удивление уютно. Стены выкрашены в темный — точнее не разобрать, на небольших столах стояли старомодные лампы с абажурами из жатой бумаги, а у противоположной от входа стены расположились небольшие подмостки. На подмостках стояли музыканты: пятеро усатых мужчин в черных фраках. Готтфрид едва не рассмеялся — они живо напомнили ему здоровенных тараканов, фалды — точно как жесткие надкрылья! Один сосредоточенно играл на круглом подобии гитары, второй деловито щипал струны контрабаса, третий возил щеткой по медной тарелке и лупил колотушкой в барабан, а четвертый, раздуваясь как жаба, трубил в трубу. Пятый сидел за старинным пианино, каких было множество во всех домах еще до Великой Катастрофы. Они играли какую-то знакомую мелодию, и Готтфрид даже начал тихонько подпевать, без слов.

Они сели за столик поближе к сцене. К ним тут же подскочила молоденькая официантка в черно-белом коротком платьице, белом переднике и с белой кружевной заколкой в волосах. Готтфрид смерил девушку взглядом — совсем молодая. И, похоже, не немка. Слишком миниатюрная, с маленьким вздернутым носиком и темно-русыми волосами.