Wo alle Strassen enden (СИ)

— Что я могу вам предложить? — она лучезарно улыбнулась, скользнула взглядом по Готтфриду и заинтересованно уставилась на Алоиза.

— Шнапсу, — ответил Алоиз, не размениваясь на любезности.

— И поесть, — вставил Готтфрид. — У вас есть что-нибудь, кроме этой сублимированной гадости? — он подмигнул девушке.

— Есть, — она смущенно улыбнулась, по ее щекам пополз легкий румянец. — Немного тушеного мяса с капустой. Как раз на две порции.

— Несите, — Готтфрид, прищурившись, смотрел вслед удаляющейся девушке.

— Мясо! Капуста! — Алоиз покачал головой. — Ты башкой, часом, не стукнулся? Ты уверен, что это мясо — не гигантская крыса с нижнего уровня? А капусту не выращивали на той же окраине, где мы сегодня шарились по милости Шайссебреннера?

— Плевать, — отрезал Готтфрид. — Ну, крыса и крыса, подумаешь. Мясо же. И капуста.

— Антирадина выпил — бессмертный, думаешь? — Алоиз только покачал головой.

Девушка принесла им по рюмке шнапса и еще раз лучезарно улыбнулась Алоизу.

— Что это ты принесла нам, красавица? — Алоиз строго поднял брови.

— Ш-шнапс… — растерянно ответила девушка. Ее лицо пошло некрасивыми красными пятнами, а губы мелко затряслись. Все-таки всех обитателей этих уровней роднило одно — чудовищный страх перед людьми в форме.

Алоиз опрокинул рюмку в себя, оглядел ее немного удивленно и спросил:

— Да? А я и не заметил… Ты вот что, красавица, — он улыбнулся, — принеси-ка нам графин шнапса. Пока один.

Готтфрид отметил, как разгладилось лицо девушки, как она разжала ладони, в которых комкала свой кружевной передник, и ему подумалось, что ладони-то у нее наверняка вспотели. Прямо как у него утром. Он, чтобы прогнать неприятные воспоминания, последовал примеру Алоиза и выпил шнапс. Тот оказался на диво недурным.

— Красивая, — мечтательно протянул Алоиз, когда официантка скрылась за занавеской.

— Угу, — покивал Готтфрид. — Не знаю, как тебе, а мне сейчас — любая красивая. А уж как еще выпью…

Он махнул рукой и принялся тихонько подпевать следующей мелодии, которую завел оркестр. Эта мелодия была знакома Готтфриду совсем смутно, он даже не помнил, откуда. Медленная, величественная, она, казалось дремала в его голове, пока первые звуки саксофона не разбудили ее и она не начала сама проситься наружу. Первая же стопка шнапса разливалась приятным теплом где-то в груди.

— Отлично! — возликовал Алоиз, когда официантка поставила на стол объемистый штоф с прозрачной жидкостью. — Выпьем же, Готтфрид! Кажется, мы начинаем приживаться в этом городе, а?

— Угу, — кивнул Готтфрид. Он проводил глазами официантку и с некоторой завистью посмотрел на Алоиза. Где бы они ни появлялись, внимание всех женщин доставалось исключительно ему.

— Что-то ты немногословен, — покачал головой Алоиз. — Ладно, выпьем еще, а?

Они выпили. Готтфрид провел пальцем по запотевшему штофу, думая о том, что завтра обязательно откроет дневник и прикоснется к, без сомнения, множеству тайн, которые хранила эта толстая тетрадь в кожаном переплете, как услышал голос. Голос, который выводил эту самую невесть откуда знакомую мелодию уверенно, решительно и в то же время просто — так же просто, как Алоиз только что предложил ему выпить. Готтфрид поднял глаза. На сцене стояла девушка — и пела. Он не понимал ни слова, судя по всему, девушка пела по-французски, налегая на грассированную “р” и характерно гнусавя, но ее голос был чистым и сильным, точно… Наверное, ручей? Готтфрид попытался вспомнить сказки, что читала ему в детстве мать. Там точно говорилось о ручьях. Но видел ли он хоть один ручей в своей жизни, вспомнить не удавалось.

Алоиз тоже обернулся на звуки голоса, выпил еще и присвистнул.

— Хороша, чертовка, — его глаза заблестели, а щеки зарумянились — как и на любом светловолосом и белокожем человеке, это было явственно заметно.

— Хороша, — Готтфрид сглотнул и попытался отвести взгляд.

Алоиз налил им еще, и Готтфрид уговорил еще стопку. И снова уставился на поющую девушку. Светлокожая и светловолосая, она все равно чем-то неуловимо отличалась от той же Вальтрауд Штайнбреннер. Или от Агнеты Мюллер, его ассистенки. И от всех остальных партийных ариек. Возможно, виной тому было ее платье — Готтфрид и платьев-то таких вживую ни разу не видел, только на фотокарточках, которые они, будучи студентами, тайком передавали друг другу в казармах. Да на старых кинолентах. Платье облегало ее, точно вторая кожа, являя взгляду ложбинку меж ее грудей и открывая округлые плечи, подчеркивало тонкую талию, а ниже линии бедер струилось свободными складками. И было совершенно удивительного серебряного цвета, вспыхивало и гасло при каждом движении певицы — в зависимости от того, как падали лучи света.

Готтфрид потянулся к штофу, с досадой осознавая, что стоящая на сцене девушка — наверняка не больше чем мираж, волшебная фантазия. Ведь даже если она и впрямь существовала, то никогда, никогда бы не посмотрела на такого, как Готтфрид Веберн. На Берга — пожалуйста. Или на Штайнбреннера. Или на любого другого арийца. Но уже точно не на него.