Wo alle Strassen enden (СИ)

— Э-э, друг мой, — протянул Алоиз. — Ты сейчас на ней дыру взглядом протрешь. Может, тебе того? В бордель сходить?

— Ты за своими делами следи лучше, — огрызнулся Готтфрид.

— Да, у меня тоже все… — Алоиз нахмурился и выпил еще.

Готтфрид разозлился — вот уж не Алоизу сетовать на отсутствие женского тепла!

Официантка принесла еду и упорхнула, Готтфрид понуро уставился в тарелку. Аппетит разом отшибло, форменные галифе стали тесны до боли, а певица запела какую-то новую песню, от которой вдоль позвоночника поползли мурашки и даже руки затряслись. Он краем глаза покосился на Алоиза — тот придвинул к себе тарелку и уплетал еду за обе щеки.

— Ну как крыса? — беззлобно поддел друга Готтфрид.

Тот лишь поднял большой палец вверх и покивал.

— Чего не ешь? — спросил Алоиз, вытирая губы салфеткой. — Жри давай, когда еще натурального мяса схарчишь? А то развезет тебя еще, как как-то раз в Мюнхене, и что нам, тут ночевать, что ли?

Алоиз засмеялся и налил им еще по рюмке — штоф почти опустел. Он жестом подозвал официантку, и Готтфрид с завистью наблюдал, как его друг, приобняв смеющуюся девушку за талию, просил принести еще шнапса.

В последний раз он был с женщиной в Мюнхене, четыре месяца тому назад. Алоиз встречался с молоденькой девицей из Арийского союза женщин, шведкой Аннеке. Аннеке иногда привечала и Готтфрида, однако, судя по разговорам в казарме, позволяла она ему существенно меньше, чем Алоизу и юношам арийского фенотипа. И рьяно следила за тем, кабы чего не вышло. А после она забеременела и отправилась отдавать долг Империи в Центр Арийского Материнства.

В арийские Дома Удовольствий Готтфрида не допускали. Можно было сходить в абсолютно легальные французские или так называемые СРЧ-ДУ, что расшифровывалось как “сомнительной расовой чистоты дома удовольствия”, а то и вовсе к скелетицам в бордель при лагере, но у Готтфрида всякий раз что-то не складывалось. С совсем юной француженкой он растерялся, точно распоследний идиот, и все отпущенные полчаса просидел на полу у ее кровати, рассказывая девчонке немецкие сказки и отводя глаза, лишь бы и вовсе не смотреть на нее. А во второй раз он попал к дебелой немолодой славянке, которая с порога обругала его на своем варварском наречии. После Готтфрид задумался, может, она просто сама по себе обладала чересчур экспрессивной речью, а сказанное ею вовсе никак его не характеризовало, но было уже поздно.

На людей из лагерей он и вовсе смотреть не мог. Не мог отделаться от чувства, что он по чистой случайности носит форму, ходит по верхним ярусам и считается человеком. Пусть и с унизительными оговорками, но — человеком. И он испытывал чудовищный груз вины.

— Ты что-то совсем раскис, — покачал головой Алоиз, наливая Готтфриду еще. — Жрать-то будешь?

— Буду, — буркнул Готтфрид, вяло ковыряя вилкой в тарелке. Мясо и правда оказалось дивным, и он кое-как принялся за свою порцию.

— На-ка, выпей, — слегка заплетающимся языком проговорил Алоиз. — Сразу и аппетит придет, и жизнь приятнее покажется.

— А ты что-то уже хорош, — цыкнул Готтфрид и ухмыльнулся — ему отчего-то очень хотелось поддеть друга.

— Тяжелый день, — развел руками Алоиз.

Песня закончилась, и музыканты заиграли что-то еще.

— Позволите? — над их головами раздался голос, и Готтфриду подумалось, что, должно быть, не только Алоиз уже перебрал.

— Впервые вижу вас здесь, — певица, кутаясь в тонкий шифоновый шарф, придвинула к их столику стул и присела. — Вы проездом?

Голос ее был мягкий, бархатный, но при этом достаточно высокий и нежный.

— Мы здесь действительно впервые, — он кивнул и приветливо улыбнулся. — И нет, не проездом.

— Хотите шнапса? — подал голос Алоиз.

— Конечно, хочу, — певица кивнула, оглядывая обоих. — То есть, вы теперь — жители Берлина?

— Как Партия прикажет, — Готтфрид пожал плечами. — Мое имя Готтфрид.

— Мария, — певица протянула руку, словно для рукопожатия. Готтфрид принял руку, перевернул ее ладонью вниз и слегка коснулся губами пальцев — они пахли сигаретным дымом и чем-то пряно-сладким.

— Алоиз, — Алоиз тоже поцеловал Марии руку, попутно подзывая официантку, и подставил к столику еще один стул.

— Я слушаю вас, — официантка покраснела под взглядом Алоиза.

— Принесите еще шнапсу. И две стопки. И, — он оглядел стол. — Может, пирожных? Вы хотите пирожных?

— Я бы предпочла колбасу, — Мария нервным движением поправила шарфик, норовивший сползти с плеч.

— И колбасы, — настоял Алоиз. — А вы… Как вас зовут, фройляйн?

Казалось, у официантки покраснели даже уши:

— Магдалина.

— Отлично, Магдалина! — Алоиз сиял. — Присоединяйтесь к нам! Выпьете с нами…

Вскоре они уже сидели вчетвером, пили шнапс с колбасками и общались так, словно были знакомы целую вечность. Музыканты играли джаз, остальные посетители либо расползлись по домам, либо по углам, еще одна компания партийцев, судя по нашивкам, из медико-биологического блока, сидела и пила очередную бочку пива и пребывала примерно в таком же состоянии, что Готтфрид, Алоиз и их новые знакомые.