Wo alle Strassen enden (СИ)

— Дерьмо, — прошипел Алоиз. — А я уже обрадовался, что мы держим этого козла за жопу. Представь, что случилось бы, если бы ты рассказал, что он вынудил тебя расстегнуть защитный костюм?

— Да ничего, — отмахнулся Готтфрид. — Кто такой я — и кто этот Шайссебреннер(1) херов.

— Ты — гениальный ученый! — вспылил Алоиз. — Ты руководишь таким проектом! А он…

— Он — правильный, Алоиз, — горько проговорил Готтфрид. — Допущенный к размножению. Его могут повысить в звании. Он может ходить по улицам — даже по нижним кварталам, без риска, что любая собака до него докопается.

— Ты тоже не настолько мелкая личность! — возразил Алоиз.

— Вот без этого ты никак не мог обойтись? — Готтфрид запустил в друга пластиковым стаканом для канцелярских принадлежностей и промахнулся.

— Да не это я имел в виду, остынь! Лучше скажи, где ты будешь свои сокровища хранить? Вон, Штайнбреннер уже отнес свои три листочка в Центр дерадизации.

Готтфрид поник. У него был прекрасный кабинет и отличная лаборатория. Он мог намешать дерадизирующий раствор, но вымачивать в нем бумаги означало погубить все, что там было написано. А специальные камеры были только в специализированном Центре. И, разумеется, чтобы поместить туда не то что толстый дневник, а ходя бы одну крохотную бумажку, требовалось столько разрешений и допусков, сколько не было подписано в Берлине на имена Готтфрида Веберна и Алоиза Берга, вместе взятых.

— Знаешь, Алоиз, ты знатный кусок дерьма, — покачал головой Готтфрид. — То аппетит испортил, потом обсмеял меня под предлогом похвалы, а теперь задаешь чертовски неудобные вопросы. Друг, называется…

Алоиз нервно рассмеялся. Готтфрид уставился на него, гадая, о чем тот думает. Или принял его дружеский подкол всерьез? Алоиз часто говорил, что из Готтфрида вышел бы отличный актер бродячего маргинального театра. Или низушного варьете. Главное, не заставлять его танцевать. Или, если бы речь шла о комедии, напротив — выпустить плясать под музыку. Пожалуй, это было единственное, относительно чего штайнбреннеровская оценка умений Готтфрида была не то что правдивой, но даже льстивой. Готтфрид, впрочем, даже не спорил.

— Не хуже тебя, — парировал Алоиз. — Сунуть радиоактивный дневник за ремень брюк — это поступок, достойный великого ученого. Кстати, это правда дневник твоего отца?

Вместо ответа Готтфрид таинственно улыбнулся и кивнул в сторону радбокса — отдельного помещения, большую часть которого занимал тяжеленный стол, огороженный специальным стеклом. Он нажал пару кнопок, и в стекле открылись четыре выреза, как раз под две пары рук. Готтфрид натянул фартук со свинцовыми пластинами и перчатки и открыл лежавшую на столе добытую книгу. На форзаце красовалась надпись, выведенная тем же почерком, каким были исписаны злополучные листы — Фридрих Г. Веберн.

— Убирай эту фонящую хрень куда подальше, — проворчал Алоиз. — Ты так и не ответил, где хранить-то будешь…

Вместо ответа Готтфрид открыл стоявший у стены белый металлический шкаф и не без труда вытащил с нижней полки один из небольших кейсов. Третий справа.

— Кажется, этот, — пробормотал он, осматривая печать на пломбе, фиксировавшей замок.

Он запустил руку в карман, выудил оттуда маленькую коробочку, пошарил в ней и извлек бритвенное лезвие. Осторожно надрезал бумагу и открыл кейс. И возблагодарил фюрера и Отдел Идеологии и Пропаганды за то, что вскоре после Великого Обнуления почти отовсюду убрали камеры и диктофоны. Как регулярно говорили на партсобраниях, потому что арийские граждане были надеждой и опорой страны, а доверие между ними — краеугольным камнем. И в случае, если кто-то сойдет с пути истинного, рядом всегда будут товарищи, которые не оставят в беде, а помогут заблудшему. Например, сообщат в Отдел Идеологии и Пропаганды, а они уже определят, кто окажет соответствующую помощь, Блок Сознательности, Блок Ответственности или Блок Перевоспитания.

— Поместится же? — Готтфрид с сомнением оглядел оставшееся пространство, и подмигнул Алоизу: толщина стенок кейса впечатляла. — Тридцать килограммов, — усмехнулся Готтфрид в ответ на удивленное лицо друга.

— А работать ты как с этим будешь? — с сомнением протянул Алоиз. — Ни за что не поверю, что ты просто отложишь его в долгий… кейс.

— Что мне будет в радбоксе-то… Да и таблетки действуют, — отмахнулся Готтфрид. — Кстати, о таблетках, — он упаковал свои сокровища в кейс и с грохотом водрузил его на прежнее место, послюнявив место разреза пломбы — если не задаваться целью, то и не заметишь, что целостность нарушена. — Сейчас я тебе выдам.

— И как потом выкручиваться будешь? — Алоиз с сомнением посмотрел на друга.

— А вот это уже, приятель, тебя не касается, — отрезал Готтфрид. — Моя лаборатория — мои проблемы.

— Ну уж нет, — запротестовал Алоиз. — Вместе лазили, вместе подставились — вместе и отвечать.

— Не-е, — Готтфрид сунул в руки другу блистер с таблеткой и стакан воды. — Ты хотя бы к размножению пригодный. Говорят, оно тоже на это дело как-то влияет. Так что пей.

Алоиз вздохнул, поставил стакан на пол и собрался прорвать фольгу на блистере.