XX век Лины Прокофьевой

Получает предложения подумать о музыке для масс. Прокофьеву оно кажется вполне положительным.

Следующим этапом пребывания в СССР было уже совместное путешествие с Пташкой: Владикавказ, Баку, Тифлис, Батум, Военно-Грузинская дорога. Путешествие вышло тяжёлым. Сильное впечатление произвело Дарьяльское ущелье. В Осетии Лина собирает в платочек родную землю для Фатьмы Ханум.[62]. Армения, Севан. Многое внове для Прокофьева, включая полный беспорядок на железных дорогах, орущее в вагонах радио, езду на автомобилях без правил, всеобщую необязательность, отсутствие валюты, из-за которой невозможны самые полезные для общества проекты, в том числе и его собственные. По-прежнему самым тщательным образом «коллекционирует» красоты природы.

По возвращении в Москву: Собинов, его юбилей, потом концерт лауреатов Всесоюзного конкурса, оказавшийся очень интересным, – Прокофьев обнаруживает таланты. В зале правительство; шепчут, что и сам Сталин. Прокофьев не смотрит в сторону ложи, но отважная Пташка по окончании антракта все же решилась взглянуть на ложу и встретилась глазами со Сталиным, когда он входил туда. «Взгляд его был настолько волевой, что она сейчас же отвернулась».

Генеральная репетиция у Таирова. «Свадьба Кречинского» у Мейерхольда.

Ленинград. Встречи с Тыняновым, который очень понравился Прокофьевым. Съёмки «Поручика Киже». Снимают Прокофьева, устраивают пробу Пташке. Ей очень хочется сняться.

Белая ночь: «светло-голубая Нева, силуэт крепости, обрамлённой розовым, так как солнце село сзади. Возвращаемся в час ночи; звонок от Белгоскино: проба Пташки завтра утром».

На другой день Сергей Сергеевич и Лина спешат к десяти, он страшно сердится, потому что, как известно, не выносит опозданий, а оно приближается уже к двадцати минутам. Но волнение его напрасно. Гримёр опаздывает на целый час. Лина поёт, Прокофьев аккомпанирует. Файнциммер[63] почти ничего не показывает, поэтому съёмки продолжаются долго, до часа дня. И это только утро. Впереди прогулка, посещение Демчинского[64] с чемоданчиком подарков, а вечером «Золото Рейна» в Мариинском театре.

Бешеный темп сохраняется до самого отъезда.

Надо проверить звуковую часть вчерашней пробы с Пташкой. Недурно, но не превосходно. Появляется Асафьев, он в полном восторге от своего балета «Пламя Парижа», который по его мнению превосходит балеты Стравинского. Прокофьев считает это типичным проявлением мании величия.

Вечером «Маскарад» – старая постановка Мейерхольда.

Достаточно перечисления произошедшего в последние дни в Москве перед отъездом, чтобы представить себе насыщенность буквально каждой минуты: визит к Кончаловскому, серьёзные шахматные состязания с Гольденвейзером, обед у Афиногенова, у Таирова, ужин у Юрьева. Пташка опаздывает, Прокофьев сердится. Смолич о постановке «Игрока» в филиале Большого, Кубацкий[65] о постановке «Шута» в балетной школе. Генеральная репетиция «Пламени Парижа». Сборы! Заминка на таможне. Пропустили. Уехали. Уфф!

«Восьмого июня – Париж. Дети в отличном состоянии. Много писем.»

Это последняя запись в «Дневнике». Расставаясь с «Дневником» Прокофьева как читатель, утешаюсь только одним: его можно перечитывать всю жизнь.

Лето всегда было любимым временем года в семье. Уходила городская суета, оставалась работа, природа, дети, встречи с друзьями, иной раз большими знаменитостями. Как это было, например, в 1932 году в Сибуре, родном городе Равеля, поблизости от Пиренеев и океана.

Там Сергей Сергеевич научился плавать и нырять, чем гордился необычайно. Лина плавала отлично и заплывала невесть куда. Организовали весёлые курсы плавания, где все взрослые назывались «тритонами», а дети – «утятами». Чаще всего жили на берегу моря, большей частью Средиземного. Святославу очень запомнилось местечко под названием Сент-Максим. Выше в горах в доме жил Жак Садуль, а эту виллу, чуть пониже, он сдавал семье Прокофьевых. Она была как бы распластана по голому склону горы, а перед самым домом росла роскошная зонтичная сосна, отсюда и название «Вилла зонтичных сосен».

«В 1929 году мы виделись с Равелем в Сен Жан де Люс, где жили летом, – рассказывала Лина Ивановна в поздние годы жизни. – Мы обменялись приветствиями и сказали друг другу несколько слов, поговорили о доме, который мы снимали. Он был очень сдержанным, и мы не часто встречались с ним, разве что на концертах и приёмах.