Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

Так було чотири рази. За четвертим разом він уже не міг стояти на ногах. Все тіло гуло, в голові дзвеніло, обличчя було геть скривавлене. Відвели його й кинули до слідчої камери.

У камері були дерев’яний поміст з матрацом, тумбочка і катаринка. Юрків ліг спочити. За годину попросив у коридорного мента води. Той приніс миску, кружку, ложку і налив з чайника води. В’язень сяк-так умився, ковтнув води і знову ліг.

Кілька днів не турбували. Потім викликали до іншого слідчого. Той заходився культурно доводити, що краще щось розповідати, аніж просто мовчати. І Юрків почав йому розповідати про надмірно довгий робочий день, про голод і бруд, в якому їх постійно тримають, що дозволяють писати тільки одного листа в півроку, але й того ні на чому написати, бо папір і олівці забирають, в’язні мусять писати іноді листи на папері з мішків з-під цементу і пишуть саморобними олівцями або сажею і тому подібні речі.

— Як можна, — вигукував той обурено, — в другій половині двадцятого сторіччя тримати людей в такому дикунському рабському стані?!

Він робив вид, що розуміє. Потім показував саморобну гранату й питав:

— А це що? Мовою цієї гранати ви збиралися розмовляти з нами. Стеблик, який її зробив за вашим завданням, розповів усе. Ви знаєте, що означає підготовка збройного повстання? Якщо ви хочете лишитися живим, то можете порятуватися тільки одним способом — розповісти все слідчому. Якщо ж ви примусите нас припирати вас показами Стеблика та інших членів групи, тоді вам ні на що розраховувати. Ви знаєте, що таке життя — це те, задля чого кожен відправляє на смерть іншого, сподіваючись, що може до нього черга й не дійде. У вашому центрі тверді люди, але ви взялися за надто ризиковану справу і тому навіть вони починають проявляти гнучкість, не кажучи вже про токарів, стругальників та слюсарів.

Якщо ви будете мовчати, вас будуть бити, зроблять допит із застосуванням електричної шапки або за допомогою ватного тампона. Не сумнівайтеся — прокурор не відмовить нам в дозволі на застосування цих методів. Подумайте, у вас ще не все втрачено. Ви ж іще молодий, у вас може бути ще багато років доброго цивільного життя. Не хочете сказати, де була захована ця граната?

— Не знаю.

— Хто знає?.. Ви мовчите. Гаразд. Вас зараз відведуть до камери. Побудьте самі. Подумайте. Світ не в темній камері. Він широкий і ясний. Не відрізуйте його собі.

Він покликав мента і наказав відвести.

У камері Юрків ліг ниць на матрац, відсунувши один його кінець, підставив дві руки під бороду і почав передумувати всю зустріч з цим слідчим, байдуже переводячи зір з однієї шпарки між дошками до іншої. Раптом щось блиснуло. Придивився — край бритовкижилетки. Виколупав сірником. Справді: половинка леза безпечної бритовки. Добре. Гостре. Агов, чоловіче, та це ж порятунок від зради! Якщо будуть так бити, що можна буде не витримати, то оцим лезом можна розрізати собі вену, поступово спустити кров і таки уникнути зради.

— Дивна річ трапилася, пане Левку! — з якимсь особливим оптимізмом в очах зиркнув на мене Юрків. — Разом з цим лезом прийшло почуття, що я господар свого життя. Не вони, а я! Бо я сам коли захочу, тоді можу припинити своє життя. Вони будуть довго трудитися, щоб нарешті мене знову засудити до страти чи 25 років ув’язнення чи 20 років каторги, а я вільний піти з життя сьогодні, завтра, післязавтра — будь-коли, якщо побачу, що можу не витримати й заговорити. Не вони тепер стоять наді мною, а я над ними, бо я вищий і постійний суддя, що носить ключа від власного життя і смерти!

— І все ж, як вам вдалося лишитися живим? — нетерпляче поцікавився я.

— Днів десять мене не чіпали, а потім водили до першого слідчого і били й били. Усе боліло. Я стогнав. Ледве йдучи до камери, думав: “Можу ще витримати чи вже більше не можу?” Коли за мною замикали двері і я опинявся в камері сам, діставав сірникову коробку, виймав зі спинки лезо і питав себе: “То що, кінчати? Що, вже більше не можу витримати?” А душа відповідала: “Можеш. Ще багато можеш. Це ще зовсім не те, що порвало б твої жили й терпець!”

Невзабарі мене повели в якусь кімнату, що нагадувала кабінет зубного лікаря чи фізіотерапії. Слідчий зачитав постанову прокурора про дозвіл на допит під електричною шапкою. Мордоворот у білому халаті, якого він недбало накинув на військову уніформу, посадив мене в крісло і прив’язав до нього. Наглядач прив’язав мої руки до спинки крісла. Мордоворот у халаті надів на голову велику металеву блискучу півкулю. З боків на мене світило яскраве електричне світло. Від металевої шапки відходило кілька дротів. Мордоворот приєднав їх до якогось апарату. Слідчий, який сидів навпроти і дивився мені в очі, питає: “Будеш говорити?”

Я заперечно хитнув головою.

— Вмикай! — скомандував слідчий мордоворотові.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное