Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

Яструб погодився. Повечеряли і полягали спати. За правилами, що існували, спати належало у верхньому одязі. Від цього правила дозволялося відступати в тих випадках, коли ночував у рідних і хтось із них стояв на чатах цілу ніч, коли ціла сотня ставала постоєм у селі і організовувала надійну дальню і ближню охорону села. Тож, ми лягли одягнуті. Свого карабіна Арсен поставив коло себе. Яструб поставив автомат коло ліжка. Він іще мав пістоля. Підсунув його під подушку і праву руку поклав так, щоб зручно було взяти пістоля будь-якої хвилини. І вони поснули. Господиня вранці не розбудила. Їх розбудив стук у двері. Коли Арсен розплющив очі, надворі було зовсім видно. В голові страшно шуміло, очі не розрізняли контурів вікон і все було в якомусь молочно-білому тумані. Крізь цей туман вгледів, що цієї миті хатні двері відчиняються. Він штовхнув Яструба і потягнувся до карабіна, але рука не слухалася, все тіло, неймовірно обважніло. До хати заскочили чекісти. Арсенова неслухняна рука дотяглася до карабіна. Чекіст схопив його карабіна, а Яструб здужав спрямувати на нього пістоль і натиснути на гачок. У вухах глухо бахнуло. Чекіст повалився, але Арсен не був на силі смикнути собі карабіна і упав. Заторохтіла автоматна черга — кулі залопотіли по вбранні Яструба. Вони гарячі. До туману в очах додався сморід горілого одягу. Лівий бік Яструба кілька разів сіпнувся, прогинаючись під ударами куль. Він навіть не зойкнув. Арсена чимось ударили по голові, і очі ще більше заволокло білим туманом. На руки накинули кайдани. І він слабенько відчув холодний дотик металу. Іти не міг. Два солдати взяли його під руки, витягли з хати й кинули на віз. Не бачив він тої господині, не бачив її дітей і все, що відбувалося, сприймав так, наче був смертельно п’яний.

Привезли його до Рівненської в’язниці. Чекісти взялися допитувати, але він белькотав різні нісенітниці. На межі свідомости розумів, що треба мовчати, і тому своє затуманення трохи перебільшував, говорячи якісь дурниці, дякував господині за добру вечерю тощо. Це тривало кілька днів. Поступово Арсен приходив до тями: зір кращав і поверталася ясність свідомости. Приходила злість на ту господиню, що вгостила їх отруєною їжею. Застрілив би курву! І хоча він не знав прізвища, одначе в період слідства обдумав кожен крок, яким вони з Яструбом ішли до неї, і створив у пам’яті чітке уявлення про місцерозташування її хати. Арсен поклявся покарати її за зраду української справи, за смерть Яструба.

На слідстві його спочатку били. Він брехав, що в голову прийде. Казав, що сам з Київської области, що в час голоду 1947 року приїхав на Рівненщину за хлібом, довго блукав селами, потім поселився в однієї тітки і жив кілька років, доки не трапилося познайомитися з одним повстанцем на ім’я Яструб. Чекісти перевіряли, виявляли брехню і били ще дужче. Тоді він обмежив брехню і крутився навколо однієї особи — мертвого Яструба. Врешті-решт, довели до того, що Арсен заявив, що воював і далі воюватиме проти них, коли здобуде найменшу можливість. Вони — що його дуже здивувало — перестали бити, хутко засудили до 20 років каторги й відправили до Норильська.

— Ви, друже Левку, знаєте, що це за край?

— Ні, не знаю. Мені розповідали про нього, але я все ще не можу уявити у відчутних образах, — відказую.

— Я скажу вам коротко. Він має у своїх глибинах вольфрам, молібден. Ці метали потрібні не тільки для інструментів. Вони імперії потрібні для танків. Танки ж потрібні дужче, ніж люди, тому немає значення, скільки зеків згине за одну тонну вольфраму, важливо, щоб тих тонн було більше. До того суворого клімату призвичаєні чукчі. Для європейців він — мука, проте вожді імперії на це не зважають. А втім я вродився морозостійким і витримував мороз без шкоди для здоров’я. Та й те хочу сказати: я молодий. У зонах завжди навколо були старші українці, які жаліли мене, як сина, і значно полегшували моє життя. Різні побутові труднощі не гнітили. Гнітило (й гнітить) сумління: як так сталося, що мене і Яструба зрадила та господиня? Як сталося, що так безглуздо згинув Яструб, а я потрапив у полон до москалів? Клявся на могилі Наталки помститися за її смерть і боротися проти ворогів до загину, а потрапив до їхніх рук без жодного пострілу? Коли потрапив до рук чекістів, мріяв після ув’язнення вбити ту господиню-зрадницю, аж бачу, що швидше сам помру, аніж вона згине. І замість боротися проти Московщини, своїми руками її будую. І що довше я житиму, то більший вклад мої руки зроблять у зміцнення Москви. То чи не краще припинити таке життя? Пробачте за відвертість. Я нікому так прямо не казав, а вам чомусь душа відкрила свої сумніви.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное