Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

— Мені довелося більше бачити, — каже Арсен. — Все пов’язане зі зброєю. І чомусь складалося враження, що смерть лякає, доки вона десь, а не тут. Коли вона десь, то лякає її прихід, а коли вона тут, то здається все вельми просто. Куля протинає тіло і людина втрачає свідомість. Вона вже не відчуває болю. І весь перехід з цього світу в потойбічний видається таким простим і натуральним! Немає ніякої містики. І нічого не жаль, бо всі справи, які нам судилося зробити на землі, вже зроблені. Більше нічого робити тут. А з іншого боку, хто сказав, що після смерти для людини настає щось погане? Може, зовсім не так? Може, душа, вийшовши з тіла, потрапляє в кращий світ, і таким чином, на людину в загробному царстві чекає значно краще життя? Чого не припускати, що загробний світ буде духовний і настільки кращий, наскільки моя глибока чиста любов до Наталки піднесеніша психічно і душевно витонченіша й багатша від простої фізіологічної насолоди двох осіб різної статі? Я бачив кілька повстанців у момент смерти. Коли вже їхні серця зупинялися, і, мабуть, їхні очі вже зазирнули за краєчок іншого світу, ні в кого з них в очах не було страху. Навпаки, їхній останній живий вид випромінював задоволення і якесь глибоке просвітлення.

— Арсене, я глибоко переконаний в існуванні Творця. І я знаю, що своєю суттю він наповнює все навколо нас. І що він становить силу добру. Над людською боротьбою добра зі злом є вищий суддя, який стоїть на боці добра. Він дає людям свободу волі, отже, прямо не зупиняє зло, але все ж добро в людях цінить вище. Тому, коли помирає зла людина, вона тяжко помирає. Я знаю з розповідей батька й матері, що в селі дехто помирав упродовж трьох діб. Люди не покаялися в гріхах і їх не пускали в той інший, кращий світ. Вони кричали і пручалися, наводили жах на сусідів і майже все село. Смерть штовхала їх до іншого світу, а там їх не хотіли приймати й виштовхували назад. І мучилася людина між двох сил, аж доки за два-три дні геть-чисто втрачала сили і, нарешті, впокоювалась. І всі ці дні усе село молилося Богу і просило собі спокою і спокою тій нещасній людині.

Друже Арсене, ти ж бачив смерть людей, що помирали за най-святіший ідеял — таким людям і смерть легка і не страшно їм переступити з цього в інший світ.

— Може, й так. У всякому разі їхні душі не роз’їдала заздрість, як ржа залізо. Вони хотіли іншим добра, цілій нації бажали добра, і всі інші згадують їх добрим словом і вдячністю, — сказав Арсен.

— Левку, ви свіжий чоловік у таборі, може, на ваше спостережливе око впала якась свіжа думка, щоб його можна було доброго зробити для України в цих умовах?

— Арсене, ти не думав про втечу? Коли б втекло звідси п’ять-десять чоловік, то можна було б організувати боївку і продовжити боротьбу проти окупантів?

— Я бачив чимало спроб, одначе успішних не було. Навіть і тоді, коли людям вдавалось вийти за межі концтабірних поселень і влитися в середовище совітських людей, і тоді їх скоро виловлювали. Загалом ця думка завжди тривожила мене. Я часом повертаюся до неї і починаю обдумувати і ніби вже складати план, але поки що кожного разу якийсь аргумент виявляється нездоланним і зупиняє волю діяти, і я знову переходжу до обдумування.

— На жаль, я добре розумію безперспективність збройної боротьби в теперішніх історичних умовах. Минув час збройної боротьби. Якщо тепер братися за зброю, то треба зразу розуміти, що привернути людей до збройної боротьби неможливо. Суб’єктивна готовність воювати п’ятьох-десятьох націоналістів — це вихід для таких людей, як ми, з величезними строками ув’язнення попереду, бо як п’ятнадцять років тліти, то краще спалахнути яскравим світлом та й погаснути. Такий спалах не перетвориться у збройне повстання. Відчайдушність кількох осіб — не той чинник, який може розпалити суспільну пожежу. Але таким людям, як ми, з величезними строками ув’язнення — це вихід. Проблема лише в тому, як це зробити, щоб не продовжити і без того вже довгу вервечку невдач?

— Дивіться, Левку, яка тут охорона: за кожним із чесних націоналістів чекісти призначили слідкувати по кілька сексотів. Один спостерігає в бараці, другий, коли ходите по житловій зоні, третій — в робочій зоні на місці роботи, четвертий — куди в робочій зоні ходите — одне слово, нас ніколи не випускають з-під нагляду.

Друга система охорони: загорожа з колючого дроту, вогнева смуга, високий паркан з кількома рядами колючого дроту зверху, вздовж зовнішнього боку паркану широка смуга стальної канителі з пружного стального дроту різної товщини, на кутках зони вежі з озброєними солдатами-вартовими. Ці смуги освітлені. На вежах є прожектори, які можуть спрямувати солдатів вздовж смуг. У солдат є ракетниці, і в разі групового нападу на вежу чи смугу, вартовий ракетою підіймає на сполох всю збройну охорону — тих, хто на варті і тих, хто живе поблизу. Є радіозв’язок (в додаток до телефонного) з управлінням Дубравної ВТК.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное