Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

— Але ж має бути бодай якась справедливість: закон, який би він не був, навіть такий, як ваші незаконні правила внутрішнього розпорядку, має бути для всіх однаковий.

— Ну, не може адміністрація виправно-трудової колонії ставитися однаково до тих, хто не виконує норму виробітку і, як наприклад ви, Скляр, що взагалі не хочете працювати.

— Ми є політичні в’язні, — пояснює Арсен, — і сидимо за ідею, а не за дармоїдство.

— У Совітському Союзі немає політичних в’язнів, у нас сидять злочинці.

— Це ваше лукавство називати чорне білим і біле — чорним, а примус і рабство називати свободою.

— Скляр, неправда, — не вгавав Карпов. — Усі держави держаться на примусі. А як же без нього? Без примусу кожен робив би, що заманеться. Та так би все суспільство розвалилося, бо хто ж би захотів сам робити те, що тепер робить з примусу? Тільки примус вносить у суспільство лад.

— Але ж, — каже Арсен, — примус робить людину нещасною.

— Сама людина зробила б себе ще більш нещасною, бо поставила б себе віч-на-віч з дикою неорганізованою природою.

— Це ваша дика азіатчина, що не має зеленого поняття про свободу особи і життя без начальницького батога.

— Ви багато знаєте.

— Стільки, скільки треба.

— Та не ви мене, а я вас ганяю.

— Вас зверху ганяють і нацьковують на нас, як собак: “Куси, куси його!” Ось ви кидаєтеся на нас і гарчите.

— То я собака?! — закричав Карпов.

— Так, собака! — закричав у відповідь Скляр. — Бо не маєш своєї волі, а дієш за нацьковуванням зверху.

Тим часом підійшли до барака, і в’язні розійшлись.

— Днювальний! — гукнув Карпов до шниря Лобова.

— Слухаюсь, громадянине старшина! — відповів Лобов.

— Ключ від кабінету начальника загону в тебе?

— Так, у мене.

— Відчини мені кабінет і сам вийди.

І до Скляра:

— Заходьте!

Скляр зайшов.

— Викладайте все з кишень на стіл. Роззувайтеся і роздягайтеся.

Перепалка все розгоралася. Розігралася ціла сцена.

Скляр:

— Старшина, мене сьогодні на роботі вже двічі шмонали, і ви на цьому тижні вже другий раз — чи не забагато?!

— Шмонатимемо стільки, скільки буде потрібно, — у відповідь Карпов.

Скляр:

— Повинна бути підстава — підозріння, що я щось заборонене маю.

— А в мене є підозріння.

— Але ж я не давав підстав, — сердито заперечив Скляр.

— У мене виник сумнів, чи не маєте ви щось заборонене.

Скляр, роззуваючись, каже:

— Шмон принижує людину. Коли в’язень дає підставу, тоді змушений терпіти приниження, а ви принижуєте без жодних підстав.

— Швидше здіймайте одяг, в тому числі й труси.

— Хочете заглянути в сраку?

— Мовчати! Піднять мошну! Повернутися! Присісти! Встати! Повернутися! Підняти руки над головою! Можете вдягатися! — гарчав Карпов.

— Яка все-таки ти, Карпов, мерзота і садюга! Ти такий радий, що завдав мені приниження!

— Замовчи! — заволав Карпов. — Я напишу доповідну начальнику, і ти попадеш в шізо.

— Та наплював я на твоє шізо і на тебе разом з ним! Надумав чим лякати! — відрубав Скляр і вийшов з кабінету.

Карпов написав рапорт, але начальник колонії Коломитцев перед тим, як зреагувати на рапорт старшини, захотів побалакати зі Склярем і викликав його до себе. Арсен постукав у двері, відчинив і каже:

— Моє прізвище Скляр. Ви мене викликали?

— Так, викликав. А чого ви не здоровкаєтесь?

— Не хочу лукавити: я вам не бажаю здоров’я, як і ви мені.

— Чого ви так? Я особисто вам не бажаю зла.

— Ви особисто здійснюєте режим, розрахований на знищення українців.

— Не українців, а українських буржуазних націоналістів, що борються проти радянської влади.

— Назвіть мені з усієї зони хоч одного українського буржуя. Таких немає. Ви душите українців, що виступили за вихід України з-під влади Москви.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное