Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

“Та яка там зрада? Ти залишишся сам собою, але що тобі заважає про людське око визнати свою вину? — переконують його. — Он поглянь, як всі люди на волі роблять: кажуть владі те, що їй подобається, а самі знають і думають собі своє”. Дискусія триває, поглиблюючи ідейну розбіжність між в’язнем і його рідними. Часом на цій основі доходило до повного розриву в’язня з дружиною і припинення листування. Частіше розрив відбувався не з протистояння націоналістичного й комуністичного світоглядів, а з обивательського нерозуміння, чого ж він не хоче визнати свою вину? Чого він не хоче бути таким, як усі люди? І яке ж то має значення, який папір він напише начальникам — важливо ж не те, що за папір підшиють до справи, а те, що можна ж вийти з концтабору і повернутися до родини. “Якщо ти, мовляв, не хочеш зробити таку дрібничку, як покаятися, то, значить, просто ти хочеш сидіти. Знайшов тут друзів, допомагаєте й розважаєте один одного, немає у вас ніякого клопоту, вам тут добре. Ну, якщо не хочеш на волю, то й сиди!”

Після такого відчуження в’язень отримує один-два листи на рік. Це вже порожня формальність, яку можна висловити реченням: між нами немає нічого спільного, але ми все-таки не зрікаємося і визнаємо тебе за свого родича. Чекісти задоволені: вони знають, що ці родичі жодного антирадянського чи просто сумнівного доручення в’язня не виконають.

Листи від рідних навіть підіймали авторитет в’язня в зоні. Мені писала дружина й мама не менше як одного листа щомісячно, а, бувало, й частіше. Писати про політику не дозволяли, про життя політичних друзів не можна було, щоб їм не зашкодити, тому листи мали носити побутовий характер. У них йшлося про сімейні та родинні справи, про роботу й знайомих співробітників, якісь кіно — та літературні новини, а мама багато писали про життя різних близьких і далеких родичів. Це все було цікаво. Побутові дрібниці дружини й рідних сприймалися як щось спільне, і в’язень, відписуючи листа, давав своє тлумачення і поради. Він ніби частково був там, був частиною тамтешнього їхнього життя.

Я, як і всі в’язні, ділився з ближнім колом своїх друзів новинами від рідних. Вони при зустрічах у житловій зоні чи на роботі питали, чи не отримав листа, що пишуть з дому, і з цікавістю слухали про новини з України. Дружина, як правило, компонуючи листа чоловікові в концтабір, намагалася під побутовими дрібницями подати щось із новин “Свободи” чи “Голосу Америки”. Звісна річ, саме такі новини становили найбільший спільний інтерес. Іноді їх було більше і капітан Литвин такі листи вилучав. Про вилучення листа складали акт і оголошували в’язневі. Причину вилучення формували: “у листі інформація, яку не можна передавати в колонію”, або “спотворення радянської дійсности”, або “лист написаний обумовленим способом”.

Улітку 1962 року до мене приїхала дружина на особисте побачення. Для особистого побачення дають маленьку кімнатку. Поза-як кімната обладнана мікрофонами і чекіст намагається з нього взяти максимум політичної інформації, то побачення перетворюється в чортзна-що: тисне сором і неприємність, що інтимна сторона взаємин відбувається у присутності третьої (хоча й невидимої)особи. Хочеться послухати про друзів, що на волі, про те, щоб чекіст якнайменше взяв інформації, дружина не називала прізвищ і я також не називав прізвищ своїх друзів. Прізвища пишемо на папері. Щоб ненароком не зайшли менти до кімнати й не забрали аркуш паперу з прізвищами, адресами, датами та іншою конкретною інформацією, доводиться відривати смужки і знищувати. За десять хвилин доводиться знову писати те ж прізвище тощо.

Налагодити таємне листування, так би мовити, на професійній основі, і дружина у перші роки ув’язнення була морально неготова. На юридичному факультеті я вивчав криміналістику. На заняттях з виявлення методів підробки документів і підписів бачив електронний апарат з блакитним прямокутним екраном. Коли до екрана прикласти аркуш списаного паперу, то електронний прилад розкладає і сам аркуш паперу і написане на ньому за хімічним складом речовин і на екрані чудово видно, де папір обробляли якимись хімікаліями, де вписане чи вдруковане щось іншим чорнилом чи фарбою. У зоні можна знайти кальцекс і ще кілька речовин, придатних для тайнопису, проте при професійному огляді паперу написане тайнописом можна виявити навіть неозброєним оком. Припустимо, що при зовнішньому огляді листа тайнопис не виявлять, але я був упевнений на всі сто відсотків, що Литвин має того електронного апарата і має можливість легко, швидко і надійно виявити тайнопис, написаний будь-якими хімікаліями.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное