Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

— Для новішої дорогої мікротехніки чекісти мають інші місця застосування — іноземні посольства і консульства, а не наш ізольований і практично бездіяльний контингент.

— Думаєте, вони не дуже нами цікавляться?

— Цікавляться, але їм вистачає інших способів, формально задокументованих: доносів агентури та нашого листування. Зрештою, їм до певної міри властивий погляд на нас, як на мишей в клітці: для господаря клітки не має ні найменшого значення, про що говорять між собою миші і що там вони собі думають — клітка в руках господаря, він спостерігає за ними зверху і в будь-який момент спроможний їх усіх розплющити гамузом. А, зрештою, наплював я на їхні підслухування. Вони знають, за що сиджу. А ті факти й обставини боротьби, що були перед арештом таємницею і не виявлені в час слідства, за минулі одинадцять років перестали бути таємницею. Та й ніхто ж не тягне за язика, щоб їх згадувати.

— Я знаю, що ви, Йване не каєтеся. В’язні кажуть, що ви горді з того, що боролися проти окупантів.

— Так, — відповів Ільчук.

— Що ви кажете чекісту, коли він вас викликає для бесіди?

— Кажу, що війну почав не я, а вони, бо не я пішов у їхню землю зі зброєю, а вони прийшли в мою землю, і я став її захищати, як всякий господар захищає свою домівку.

— Ви працюєте на кролятні. Кролятня на відшибі. За нею стукачам незручно спостерігати. Фактично, за вами зовсім слабкий нагляд. Пане Йване, чого вас, упертого націоналіста, кум тримає на такій блатній роботі?

— Кролів розподіляє начальство, але від мене залежить — кому кращого. Це виявляється важливішим за ідеологію. По-друге, кролів треба вміти доглядати, та й не вельми це легка праця.

— Гаразд, побігли до бараків за ложками, бо проґавимо вечерю.

Ми розійшлися і кожен хутко попрямував до свого загону, аби встигнути в лаву й під командою бригадира йти до їдальні.

По вечері зустрілися в обумовленому місці.

— Левку, ну як вам вечеря?

— Нічого, нормальна. До порції ніщимного пенцаку додав дві ложки олії, то й добре попоїв.

— Пенцак, зауважив Ільчук, — галицьке слово. Чи й на Чернігівщині воно є?

— У нас на Чернігівщині таку страву називають ячною кашею, а у вас на Волині?

— На Волині називають, як і у вас на Чернігівщині, проте в таборах від галичан ми багато слів узяли, і пенцак — одне з них.

— Я багато наслухався розповідей про різницю між галичанами і волиняками. Шукаю сам цю різницю. В’язні, що давно сидять, поступово втрачають особливості своїх місцевих говірок і говорять усередненою мовою і все рідше від галичанина чуєш “буду ся купав”, а від волинянина “гурок”, а за зовнішністю здається, що серед волиняків більше світлооких та світло-русих, аніж серед галичан, та й то це, мабуть, тільки поверхове враження. Ще, здається, що серед галичан більше струнких, а серед волинян — кремезних.

— Це зовнішність, а коли говорити про важливіше — психологію та звички, то є значна різниця. Галичани — греко-католики, волиняки — православні. Галичани відчувають субординацію і дисциплінованість, у волиняків цього зовсім мало. Галичани розподіляють обов’язки і знають, що кожен має робити своє, у волиняків це менше розвинене і в нас кожен має більше сам проявляти ініціятиву. Коли галичани утворили сотню й сотенний призначив сотенного господарчого, то всі знають, що цей господарчий має і одягнути, і взути, і нагодувати сотню. Коли волиняки організували сотню, то сотенний заганяє босу сотню в ліс і через три години вона виходить з лісу вся взута в липові постоли.

— Я цей жарт уже чув.

— Цей жарт, — мовить Ільчук, — лише спрощений вираз суті різниці між волиняками і галичанами.

— Якщо ця характеристика правильна, тоді галичани мали б бути кращі для регулярної армії, а волиняки для партизанської війни.

— Мабуть, тому повстанська армія й народилася на Волині.

— Ви думаєте, що ця різниця походить від племінної різниці чи від впливу різних християнських церков?

— Важко сказати, пане Левку, про різницю між плем’ям волинян і дулібами, що становлять основну частину населення Галичини. Ближче до нас релігійна різниця і її легше вивчати. Ясна річ, що греко-католицька церква більш централізована й авторитарна, ніж православна. За чотири століття виховної роботи вона, очевидячки, і справила той вплив на галичан.

— Між іншим, — вставив я, — добрий вплив.

— Авжеж, — каже Ільчук. — Хоча кожен почувається затишніше в своєму власному середовищі. І я почуваюся краще в своєму православному середовищі. Виріс у волинській сільській хаті. Батько й мати дбали про землю, коней, корів, свиней та інше селянське добро. Малоосвічені і читали небагато. Як віруючі православні, боялися гріха і в неділю не працювали. Ходили до церкви і нас водили. А після церкви, бувало, сядемо на лавках навколо столу, й батько читають “Кобзаря” або Біблію — обидві ці книги лежали на покутті під образами. З Біблії я сприймав, що треба вести чесне життя, не грішити, і дбати про свою душу, що земне життя — тимчасове, а на небі — вічне, отже, треба дбати про вічне. З “Кобзаря” зрозумів, що треба боротися за незалежність України.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное