Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

— Як я вже згадував, у боротьбу проти УПА Москва затягнула була і комуністичну Чехословаччину. Ми переходили польсько-чеський кордон. З польського боку нам удалося непомітно просочитися через прикордонну варту, а з чеського боку наткнулися на їхню охорону. Та я так думаю, що поляки нас помітили, коли ми пересувалися у чеський бік, але просто зробили вид, що не бачать. Знаєте, Левку, часом відбувається як? Ми — повстанці. Ми самі прийшли в армію, знаємо, за що воюємо і хочемо воювати. А проти нас у розстрільній розсипані молоді мобілізовані хлопці. Воювати вони не хочуть і вмирати не хочуть також. І ось коли на нього іде повстанець, і він побачив, що, окрім нього, цього повстанця ніхто з його командирів і солдатів не бачить, і від нього залежить: стрельнути в цього повстанця і привернути сюди увагу цілої своєї роти і швидше всього згинути від повстанця, якому діватися нікуди, бо він буде відстрілюватися до останнього набою, і напевне і його уб’є, чи ухилитися. І він робить вид, що не помітив повстанця, і проходить повз нього далі. Гадаю, що так було й тоді, коли ми виходили з Польщі і вступали в Чехію.

Повстанці знали, за словами Басараба, що чеських прикордонників контролює совітська військова розвідка, тому відкрито вони їх не пропустять. Проте припускали, що чехи не вельми старатимуться їх затримувати. Але чехи їх помітили й відкрили вогонь. Відступати ж вони не збиралися. Готувалися пробиватися з боями, як 1945 року пробивалися українці під час першого переходу на Захід. Тому командир дав команду під вогневим прикриттям просуватися ліворуч. Кілька чоловік полягло. Басараб своїм кулеметом та його колеги своєю зброєю примусили чехів залягти й на хвилину замовкнути. Сотня короткими перебіжками перебралася ліворуч — під прикриття кущів і дерев і звідти відкрила фланговий обстріл. Вони кинулися до своїх. На третьому ривку Дмитра вдарило, і кулемет випав з рук.

— Я навіть спочатку не зрозумів чому, — розповідає Дмитро, — бо його ніби сіпнуло з рук, але в цю ж мить відчув гострий біль у плечі. Кров потекла попід сорочкою на долоню й додолу — перебило праву ключицю. Я сіпнувся, впав і трохи просунувся в заглибину. До мене підскочив повстанець Смерека, щоб допомогти поповзом рухатися далі. Я крикнув: “Друже, полиш! Швидше вперед до сотні!” Він був молодший за мене і мав би виконати мій наказ, але він любив мене і не виконав, а ліг поруч, розстібнув мій кітель, відірвав поділ спідньої сорочки, поклав стрічку бинта на прорив плеча і туди, куди куля ввійшла, і сяк-так перев’язав стрічкою з сорочки. Кров сочилася, але вже не текла. Я знову йому крикнув іти до своїх. У цей момент звідкись з іншого боку застрочив автомат, мій рятівник ойкнув, здригнувся й затих, а мені простромило чобіт і ногу. Поступово стрілянина віддалялася від мене. Звуки ставали все тихші. Гострота болю слабшала, шум у голові дужчав, і я думав, що поступово вмираю від втрати крови.

— Жалько було?

— Жалько було, що відстав від сотні і вже не можу бути разом з нею.

Потім стало якось солодко. Не в роті, а десь у душі. І я наче втратив свідомість. Мабуть, не зовсім. Втратив відчуття часу. Але я чув, мов крізь сон, як до мене підійшов хтось чужий. Заговорив по-чеськи. Здається, не до мене, а до когось іншого.

— Він скоро помре, — каже перший.

— Треба йому допомогти. Санітар недалеко, — відповів другий.

— Біжи й поклич санітара, — каже перший. — А я побуду тут.

— Гаразд, — обізвався перший і побіг.

За якийсь час з’явився санітар. Він наказав іншим розрізати чобіт, а сам взявся за ключицю. Фактично, я не знаю, що далі було. Чи від втрати крови, чи, може, санітар зробив застрик, але я знепритомнів. Опритомнів у слідчій в’язниці Львівського КДБ. З матеріялів слідства не зовсім ясно, як чехи передали мене совітам: самі вони це зробили чи на вимогу совітів, які через свою агентуру могли слідкувати за подіями і після нашого бою з чехами зажадати від них передати поранених повстанців, тож і мене передали. Так я опинився в руках москалів.

У тому останньому бою, коли мені перебило ключицю, кулемет випав з рук і я упав, у мене було дві гранати. Сумка з ними відлетіла на кілька кроків уперед. Я міг би до неї доповзти і підірватися, але в цю мить до мене підбіг повстанець Смерека зі своєю медичною допомогою і взявся мене рятувати від смерти. Сам згинув, а мене, бач, врятував. І чого я не підірвався, коли поранило в ногу? Ба, не було вже сил. Голова була в якомусь тумані. А шкода: не працював би на москалів оці 14 років!

— Пане Дмитре, скажіть, будьте ласкаві, ви всі роки ув’язнення шкодуєте, що тоді 1947 року не покінчили життя самогубством?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное