Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

— Панове козаки, людина має дивну властивість — вона вміє перемикати всю свою нервову систему з одного ладу на інший, наприклад, з мирної праці на війну. І коли вона на війні, то діє і почуває себе так, як необхідно для ведення війни. Смерть стає чимось ніби нормальним. Ви знаєте, що смерть завжди несподівана. Коли людину поранили, то вона живе. Рана може призвести до смерти, але отой перший удар несподіваний. Набагато гірше, коли про смерть знають наперед. Уявіть собі картину: сидимо ми семеро повстанців у криївці. Ще не зима. Ми сховалися від великої облави, щоб після того, як червонопогонники пройдуть, вилізти зі схованки і або вдарити їм у тил, або піти, куди накаже сотенний.

Раптом один помічає, що інший пахне землею. Він принюхується — так-таки сусід пахне землею. Мовчить. Нікому про це не каже. Потім другий починає водити по криївці носом і принюхуватися, потім третій, четвертий. Нарешті, всі все зрозуміли: повстанець Сокіл пахне землею. І сам Сокіл починає нюхати то земляну стіну криївки, то свої руки і все своє тіло — так, переконується, він справді пахне землею!

Ми здогадалися, що це означає. Коли це сталося вперше, повстанець згинув на третій день від початку того земляного духу. Коли смерть повторилася кілька разів на третій день після запаху землі, ми твердо засвоїли прикмету: якщо від повстанця повіяло землею, на третій день його не стане!

І ось ми семеро сидимо в криївці і раптом двоє запахло землею. Дивимося на хлопців, вони намагаються не дивитися нам в очі. Ніхто не знає, як це станеться. Всі готові до бою, але коли не знаєш, звідки чекати нападу, і це триває днями, тоді в душу починає заповзати сумнів. Уявляєте, сидимо поруч з двома нашими побратимами і дивимося на них як на мертвих, а вони ж живі! І чекання смерти застилає всі інші почуття і всілякі інші думки покинули голову окрім однієї — смерть: якою вона прийде? Жах! Кожен починає вигадувати слова розради, і кожен не чує і не вірить їм. Всі знають: оцих двох побратимів на третій день не стане. Жах посилюється тим, що ми нічого не робимо, а просто сидимо в криївці й чекаємо на повідомлення від зв’язкового. Двоє приречених сиділи в різних місцях. Один піднявся, підійшов до другого: “Якщо вже наша така доля, — мовив, — то будемо поруч”. Другий сумно посміхнувся, трохи посунувся й відповів: “Сідай, дорогий побратиме!” Переночували. Минула перша половина третього дня. “А може, минеться,” — хтось подумав уголос. І тут нараз жахливий вибух. Стіну криївки шматануло, порвало, жбурнуло разом з нашими двома через криївку до протилежної стіни. На нас посипалася земля. У ніс тхнуло їдким димом амоналу. Посліпли й поглухли. В очах іскри, й колами розходяться білі яскраві хвилі. Щось боляче-боляче штиркнуло у вушні перетинки і дзвенить, дзвенить. Дихальне горло спазмом заткнуло, бо ж не можна дихати амоналовим димом. На якийсь час усе навколо заглухло і ти наче кудись провалився. Потім поволі дим рідшав і давав потроху дихати, у вухах ущухав дзвін. Ми почали ворушитися, оглядатися навколо себе й допомагати один одному викараскатися з-під кілків, патиків, грудок землі, розкиданих предметів і такого-сякого вояцького майна. Скидали землю з наших приречених побратимів. Сподівалися кожну мить нападу москалів. Їх не було. Не було за п’ять хвилин. Не було за годину. Тим часом почали розуміти, що з нами трапилося.

Бомба впала біля нашої криївки і залізла в землю приблизно на метр-півтора від стіни, біля якої сиділи наші побратими. Вибухом зламало стіну і поламало стелю. Кусок бомби розрихлив землю і протяв її великим бічним куском з дуже гострими зубами. Ця скалка прорвала одному з приречених правий бік, а другому лівий. В одного прорив великий. Скалка порвала печінку й кишки. У другого не глибокий прорив, але довгий. Перший швидко помер від рани, а другий — від втрати крови. Нас п’ятеро залишилося живими. Понабивало більші й менші синяки й гулі, дехто поохкував з тиждень, але, зрештою, залишилися придатними для продовження війни.

До ночі москалі нас не турбували. Ми поховали наших побратимів та й перебазувалися на запасний постій. З часом з’ясували таке.

Через свою розвідку чекісти довідалися про існування криївки у нашому ліску. Точного місця вони не знали. І спрямували літак скинути кілька бомб туди, де криївки могли б бути. По суті справи — навмання. На біду, одна з бомб і впала біля нашої криївки.

— Навіщо другий підсів до першого?

— Прецінь, так мало бути.

“Ти справді віриш у силу клятви?”

А десь за пару днів я зустрів Шинкарука, щоб побалакати про Савченка, й питаю:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное