За белым кречетом

Много лет прошло с тех пор, но и теперь, вспоминая, я вижу эту картину с отчетливой ясностью. Курман держал кара-шункара не на перчатке, а на голой руке, как дорогую вазу. И птица была достойна столь бережного отношения. Увидев ее, я понял, отчего соколов называют и ясными, и благородными, отчего говорят, что, кто хоть раз их увидит, уже не спутает ни с какой другой птицей. Желтый свет керосиновой лампы подзолотил коричневато-черное оперение сокола. Все в нем было какое-то цельное, плотно сбитое, налитое. Кара-шункар стоял на руке гордо, держался прямо, выставив вперед упругую грудь, откинув голову,— боец-бойцом! И взгляд у него был резкий, пронзительный и благородный. Птица будто знала свою силу, ни перед кем в птичьем мире не испытывая страха. Я смотрел и не мог насмотреться. Душа ликовала — удалось-таки увидеть пусть не северного, но родного брата кречета. Жаль только, что света было мало и нельзя было сделать хорошего портрета птицы.

— Снимешь при солнышке,— заверил Деменчук, которому не терпелось побывать в заповеднике Семиз-Вель.— На обратном пути завернем сюда.

Два дня гостили мы у Альбинаса Шалны. Я увидел питомник, где в высоких вольерах держали-соколов-балобанов. Жили в питомнике разные птицы: и ястребы-перепелятники, и беркуты. Был даже очень симпатичный филин, пойманный в горах мальчишками и переданный заповеднику. Их держали в отдельных клетках, но все внимание было к балобанам. Надеялись получить от них птенцов, и дело будто к тому продвигалось: в одной из вольер загнездилась очередная пара. Самка сидела на яйцах, Оставалось только ждать, выведутся ли птенцы?

Потом мы отправились в объезд границ заповедника. Повстречали стадо двугорбых верблюдов, за которыми присматривал на невысокой лошаденке старик-пастух в овчинном зипуне. Перебираясь через обмелевшие ручьи, добрались мы до скалы, где устроили гнездо редчайшие грифы — бородачи. Мне удалось снять в полете эту с козлиной бородкой птицу, размах крыльев которой достигает двух метров. Одним словом, интересного за эти дни было немало, но что бы я ни видел, а думалось о шункаре. Беспокоила мысль, а вдруг мунушкер станет охотиться и сокол отлетит. Едва дождался дня, когда распрощались с заповедником.

К дому Курмана мы подъехали к полудню. Ярко светило солнце и ощутимо пригревало. Кара-шункар гулял. Сидел на специальной жердочке, воткнутой в снег под яблоней. Ремешок-опутенок лежал на снегу, но улететь сокол не мог. Глаза его прикрывал клобучок, напоминавший корону на голове старого монарха.

Курман облачился в халат, лисью шапку, усадил сокола на перчатку: «Снимай настоящего киргизского мунушкера!» Но съемка не заладилась. Кара-шункар от тепла размяк. Как ни взбадривал его хозяин, сокол и на перчатке, без клобучка, будто спал. Крылья разваливались, опаловый глаз не загорался азартом. Сделав несколько кадров, повертевшись вокруг мунукшера так и эдак, я понял, что никогда не смогу удовлетвориться портретом сокола, сидящего вот так, в опутенках, на сокольей перчатке. Придется мне, в этом я уже не сомневался, и возможно, не раз, отправляться на далекий север.

Да. Сделать портрет кречета я должен только с вольной птицы, сидящей где-нибудь на скале у Ледовитого океана. Теперь четко мог себе представить, как прекрасно будет выглядеть кречет на фоне дикого северного пейзажа, в родной стихии.

Не желая обидеть хозяина, я снял его вместе с беркутом, с ястребом, которого в этом доме также обожали, а затем мы отправились во Фрунзе. Погода налаживалась, и мне предстояло приниматься за дело, ради которого я сюда приехал: искать скалолазов на Курпсайской ГЭС. Но я окончательно понял, что дороги на Север мне никак не миновать.

За соколом ясным, кречетом красным

В Москве на Трифоновской улице, неподалеку от модерно-внушительных сооружений спортивного комплекса «Олимпийский», в окружении неказистых пятиэтажек, как согбенная, всеми забытая старушонка, стоит крохотная церквушка, памятник XVI века. Церковь не действующая, двери ее постоянно закрыты, но с недавних пор внешне она отреставрирована, покрашена, на куполе красуется небольшой крест. Ныне мало кто знает, что церквушка эта не только памятник архитектуры, но, как гласит легенда, памятник наиглавнейшему спортивному увлечению того времени — соколиной охоте и главному ее действующему лицу, белому кречету, именовавшемуся тогда не иначе как красным, то есть красивым.