За буйки (сборник)

На часах восемь. Восемь ноль-ноль. Не идиот? Я о Жане, естественно. В отношениях с самим собой, повторяю, у меня полный порядок. Не вижу причин называть себя идиотом.

Я лег на спину, сложил руки на животе, закрыл глаза и попытался вспомнить свой сон. По опыту знал, что это безнадежно, но сон имел удивительно прямое отношение то ли к моему дню рождения, то ли к гармонии. Так хотелось ухватиться хоть за обрывки сна…

Конечно, сон я не восстановил. Мне уже начинал было сниться сон по поводу утраченности сна, как вдруг легко и просто продолжилось то, что было бесцеремонно прервано Жаном. Это был именно тот самый сон, несомненно; при этом вызывало удивление два обстоятельства: 1) как я мог его забыть и 2) сочетание простоты и тайной многозначности сна.

В общем и целом сонные грезы растревожили меня.

Я иду по лесу и собираю грибы. Поют птицы. Зачем мне грибы?

Дело в том, что с недавнего времени в отношении грибов, как и в отношении многого другого, у меня наметился крутой поворот. Я бы сказал, изменились принципы. Я всегда считал, что люблю грибы – и, соответственно, обожаю эту самую тихую охоту и эту тяжелую пищу. Ну, вот как можно не любить грибы? Их любят все. Как цветы. Как деньги. Как муж – жену.

Оказалось, что я не люблю их не только есть, но и собирать.

А это плохой род чудачества. Неуважение к собирательству и грибопоеданию отдает вызовом. Это скрытое покушение на традиции, на уклад жизни предков, свычаи и обычаи; это коварный удар по корневищам, по вековой грибнице, которая воспроизводила сюрпризы предсказуемо и обильно.

За малым – едва ли не преступление против человечности.

И вот я собираю грибы и чувствую, что делаю это через силу. Я шучу, смотрю по сторонам – и понимаю, что притворяюсь не только перед всеми, но и перед самим собой. Я делаю вовсе не то, что мне хочется. Мне это ясно безо всяких доказательств.

Признание этого маленького фактика становится настоящим потрясением в масштабах моей личности. Оказывается, можно жить по-другому; можно делать то, что тебе нравится, и получать от этого удовольствие.

Я (пока еще в мыслях) отважился на рискованный, но такой необходимый мне шаг. И на душе становится вдруг весело и жутковато. Я знаю, что брошу сейчас лукошко (не ведро пластмассовое, недорогое и любимое снаряжение грибников, а именно плетеное лукошко, прямо из сказки, которое я видел однажды… не припомню, где, я его несомненно видел, и оно перевернется и застрянет в траве, затеряется в подсохших листьях) и пойду куда глаза глядят.

Странное дело я задумал, но на меня нисходит ощущение гармонии.

К тому же меня приободрили птицы, они запели все громче и громче – и…

…И в этот момент вновь залепетали беззаботные колокольчики. Но голос, которые они накликали, оказался хриплым и самоуверенным.

– Да, не слабо ты нагрешил в жизни. Посмотри, какая непогодь: мерзость конкретная. Лучше не придумаешь, а хуже не бывает. Ладно, перехожу к существу дела. Желаю тебе воли, все остальное у тебя есть. Вот увидишь, свет заиграет новыми красками…

Действительно, к полудню облака потучнели, сыпанул холодный дождь, смешанный с крупицами льда. Откуда-то налетел пронизывающий насквозь ветрище (знаю я этот апрельский деликатес, сочетание прелести с беспросветностью).

Звонил некто Петров-Заторов, так себе поэт, но гигантский спец в области смысловых оттенков. Просто редкостный дар составлять нечто двусмысленное из полутонов. Последний его сборник стихов называется «Bestсовестная правда». Вот ведь гад мелкопакостный. Знает, что я внимательно отношусь к словам, поэтому стану вникать и маяться. И выбрал же не свободу, не счастье, не благополучие, не личную жизнь – да мало ли какие еще чудные слова можно подобрать ко дню рождения приятеля. Волю нам подавай. Наверняка ведь все продумал. Зачем мне воля, спрашивается?

Воля, на мой вкус, категория сомнительная. Не отрицательная, не положительная, не какая-либо еще однозначная – именно сомнительная, ускользающая от определений, хотя каждому понятная. Еще Пушкин наворожил: «на свете счастья нет, но есть покой и воля». А потом взял и с тонким умыслом продолжил: «я думал вольность и покой замена счастью… Боже мой! Как я ошибся, как наказан!»

Вот что это за наследство? Как это все прикажете понимать?

Если счастья нет, тогда воля бесценна, ибо это единственное, что остается неприкаянному путнику, собирателю грибов. Но если счастье есть, воля в мгновение ока превращается в эрзац. Воля – это счастье второго сорта.

Зачем мне воля, Петров-Заторов? Ты хотел сказать, что я чем-то закрепощен, и эта самая неволя невольно сказывается в моем свободном творчестве? На самом замысле моих романов?

А может, он имел в виду силу воли? Намекнул, что я слабак?

У меня ее хоть отбавляй, всякой воли, я не испытываю дефицита воли. Уж чего-чего, а воли… Наплевать мне на волю.