За буйки (сборник)

Юлия обожала императорские девизы, особенно один: или все – или ничего. Или любить до гроба – или развод и девичья фамилия (она действительно отказалась от пресной фамилии мужа). Или не вылезать летом из блочных стен – или пирамиды. Любить – так принца, красть – так миллион. Баста. Юлия считала, что надо жить размашисто, надо покорять заоблачные вершины, надо мечтать о… пирамидах. Пирамиды – это настоящий формат мечты. Между прочим, в Египте вполне можно встретить какого-нибудь немецкого или французского принца, ну, не принца, так служащего средней руки. По белорусским понятиям – принца. Она сама верила в чудеса и делала ставку на чудо.

В турагенстве с символическим названием «Эдем», что по-русски больше напоминало ад, хотя означало рай, сразу же предложили горящую путевочку. На завтра. Это ли не чудо? «Вам повезло. Счастливого пути!» – сказали в турагенстве.

2

Бывший муж Юлии Александровны, Никита Павлович Капустин, стоял на похоронах, затерявшись в толпе. Отпевали его бывшую жену. Юля с их дочерью Дашей поехала в Египет, в Каир. Черт их туда понес, прости Господи. Поселились они в недорогом, но приличном отеле. Ночью их свозили на экскурсию к пирамидам (днем испепеляющий, варварский, по европейским меркам, зной делал вылазку в пустыню немыслимой). Под утро Юля скончалась от сердечного приступа, уткнувшись лицом в подушку. Видимо, ей стало плохо, и она решила не тревожить дочь, только что покоренную зрелищем пирамид и спавшую сном утомленного завоевателя. Юлия обожала Дашу, сделала ее центром своей жизни. И чтобы доказать всем, особенно ему, Капустину, что им с Дашей и вдвоем отлично, и никто им больше не нужен, она внимательно следила за мечтами дочери. Самые грандиозные мечты должны были исполняться любой ценой. Дочь должна была унаследовать великий романтический принцип, позволивший сотворить людям все чудеса света: или все – или ничего. При этом как-то само собой подразумевалось, что человек, дерзнувший на этакое credo, в конце концов непременно получает все. «Или ничего» – было шуткой, изобличавшей дурной вкус. Приличные и достойные люди должны иметь все. Дочь должна была научиться мечтать. Или она мечтает – или…

Юлия всегда подавляла Капустина своими порывами и масштабным видением жизни. С ней рядом было не очень уютно, как в соседстве с ребристой пирамидой, но зато как-то очень почетно. И я там был. Никита Павлович гордился своей женой и уважал ее. Эта нелепая история, когда его, якобы, «застукали» в кафе со своей заплаканной сотрудницей Олей, Ольгой Николаевной, которую он пожалел (у нее заболела дочь) и которая совсем не умела мечтать, просто потрясла его. Но после развода он стал еще больше уважать Юлию, хотя через год женился на Оле. Никита Павлович был менеджером средней руки в средней фирме, занимавшейся совершенно не романтическим бизнесом: они проектировали низенькие одноэтажные коттеджи для людей со средним (по европейским меркам) достатком. Красная металлочерепица, балкончики и все такое. Никаких чудес, ничего, поражающего воображение.

И вот теперь он стоял недалеко от пышного глазетового гроба, наглухо закрытого, и тихо скорбел.

Ему неудобно было находиться в первом ряду среди близких и родных, которые обессиленно и непрерывно рыдали. Ему казалось, что на него будут смотреть как на человека, который не сумел оценить сокровище, однажды оказавшееся у него в руках. Он оказался недостоин свалившегося на него чуда. Кроме того, он смутно чувствовал вину за то, что именно он дал денег на поездку, и не в счет «алиментов», а просто так, то есть из любви к дочери и из уважения к императорскому принципу Юлии. Родные и близкие косились на него за это, словно он насильно отправил Юлю с Дашенькой в Египет, да еще сорок дней водил их за собой по пустыне, без еды и питья.

Нет, Капустин не был Моисеем. Он, правда, был в Египте. В памяти остались только ослепительно белое солнце, мутным пятном размазанное в высоком небе, да назойливые, примитивные арабы со своим ломаным французским, смотревшие на туристов как на дырявые мешки с деньгами, а на их светлокожих спутниц – как на девок из приличного борделя под названием Европа.

Он также чувствовал вину за фразу, которая слетела с губ его прежде, чем он осознал вложенный в нее смысл: «Тоже мне нашли чудо – фараоновское кладбище… Зачем вам мумии? Надо жизнью наслаждаться. С точки зрения архитектурной стоило бы посмотреть…» В этот момент Юлия презрительно выхватила у него из рук деньги и, независимо встряхнув рыжими вьющимися волосами, удалилась в вечность. Да, умела она потрясать эффектом величия. Этого у нее не отнять. Было не отнять.

Ее набальзамированное тело в цинковом гробу две недели добиралось до Минска. И только здесь гроб распаяли, тело вынули из савана и облачили в христианские одежды, а затем переложили в гроб «человеческий», деревянный, в котором тело превращается в то, во что ему положено, а не мается дурацким бессмертием. От этой мысли всем присутствующим странным образом становилось легче и спокойнее.