За буйки (сборник)

– Это элементарно. Леша был обыкновенным дурачком, который ничего не понимал в жизни. Он слабак. Он не годится в герои романа. Герои романа – все понимают, но ничего не могут исправить. И не хнычут, и никого не убивают, потому что этим горю не поможешь. Вот когда возникает трагедия.

– А убить жену и повеситься – это, по-вашему, не трагедия?

– Никак нет. Это всего лишь море крови. У людей такое случается сплошь и рядом. Это больше смахивает на избитый боевичок.

– А Оленька? Не героиня, вы хотите сказать?

– Чтобы выйти замуж за дурачка, много ума не надо, Виолетта Леопольдовна. Кстати, Сальвадор Дали имеет к живописи такое же отношение, как ваша история к роману.

Боюсь, впервые она посмотрела на человека как на врага – причем, сделала она это от имени всего человечества. Глаза были очень большими и выразительными. Но надо отдать ей должное: она не отвернулась от меня, а сделала еще одну попытку.

– А вы все-таки напишите роман. Вот увидите, он у вас получится. Он станет бестселлером. И начните так: «Он принес ей лилии…»

– На могилу? Он же повесился.

– Не на могилу. На первое свидание. Правда, там были не лилии, а розы. Но лилии – звучит красивее. Надо же начинать сначала. А начало было как в сказке. Все люди мечтают о таком начале, как вы не понимаете?

Ей было искренне жаль меня, не сомневаюсь. И я решил не упускать возможность и довести дело до конца – то есть раз и навсегда отбить у нее охоту общаться со мной как с романистом. Перейти из друзей в приятели и занять среди них самое незаметное место. Кивка головы раз в год как способа общения мне будет вполне достаточно.

– Сказка – ложь, поэтому сказочное начало не годится для романа, – начал я.

– Красивой может быть только сказка. Красивой и вечной, – перебили меня.

– Ложь не может быть вечной. Вам когда-нибудь приходило в голову, что в жизни есть еще и правда? Я бы начал роман так. Сорвал бы с Лешеньки погоны, сбрил усы, кстати, имя бы тоже поменял, усадил в то самое кресло и заставил бы произнести следующее, ровным и вежливым тоном, про себя, ни к кому не обращаясь: «Серьезно отнесешься к женщине – перестанешь себя уважать; несерьезно – будешь несчастлив». Такой человек никогда бы не задушил бедную женщину. Он бы, скорее всего, на ней не женился.

Я выстроил свою тираду в расчете на лучшие человеческие качества: меня должны были запрезирать и отвернуться от меня. Но я жестоко просчитался.

– Вы не правы! – бодро воскликнула Мешок Историй. – Если никого не душат – это скучно. Никакого гуманизма. Я сейчас расскажу вам еще одну историю, и вы поймете, как вы заблуждаетесь. Моя подруга…

Виолетта Леопольдовна тут же отреклась от меня как от загадочного, хотя и мелковатого, романиста и стала лепить из меня другой образ: я стал заблудшей овцой, которую надо было двумя-тремя историями вернуть, загнать в стадо. Я оказался хорошим раздражителем для той, кто привыкла казнить добротой.

Но я ей благодарен. Я понял, что концовка правдивого романа не может быть благополучной и сказочной и с восторгом переделал ее в тот же вечер. Остался доволен. Мой герой сел в кресло и произнес именно ту фразу, которую я предложил вниманию Виолетты Кожедуб. Я стер сказочные румяна – и роман ожил.

Но вот писать следующий роман мне совершено расхотелось.

Я замолчал.

...

29.01.2005

Собор Гауди

Завтрак опять показался безвкусным.

Сыр скрипел за зубах и отдавал паленой резиной, крепко заваренный чай казался недостаточно насыщенным, что раздражало; свежайшая булка горчила, сливочного масла, с детства не отделимого от ритуала «плотный, то бишь здоровый завтрак – лучшее начало дня», вообще не хотелось.

Потеря аппетита и утрата вкусовых ощущений беспокоила его не с медицинской точки зрения, а как симптом таинственных процессов, которые то ли начинались, то ли завершались смутным понятием творческий кризис .

Ну, вот с чего вдруг кризис или, сказать безобиднее, непонятной природы апатия?

Добро бы цель в жизни потерял, или случилось неладное, или перо притупилось. Так ведь не потерял и не притупилось. И не случилось, кажется. Со стороны упрямых фактов, что было ясно, как божий день, ничего не грозило.

Все остальное, по идее, пустяки.

Но какое-то несомненное, ясно отдающее болью под лопатку духовное недомогание (сказать нездоровье – уже перебор) давало о себе знать. Об этом который месяц невнятно доносила интуиция, опираясь на сумбурные душевные данные.

Если все хорошо, но на горизонте что-то не так, тучка ли, сумрак непонятный, то все сразу становится плохо.

Вот эта ускользающая от определения составляющая творчества беспокоила так, словно потерял цель в жизни.