За черным окном – море тюльпанов

Я залез в люльку, и мы двинулись в путь.

Некоторое время мы ехали по улицам нашего поселка. Мелькали двухэтажные серые от степной пыли домишки, потом пошли бараки, большая часть которых были ветхими, с облетевшей штукатуркой и выпирающими ребрами дранки. На окраине тянулись дворы местных жителей с мазанками, крытыми где шифером, где тростником, и длинными изгородями из ивовых прутьев. Кое-где за оградой блеяли овечки.

На редкость серый, унылый пейзаж, почти полностью лишенный растительности, за исключением центральной части, в которой изредка попадались мелколистный карагач, хилые стволики клена и чахлая декоративная акация.

За поселком тянулась голая степь, ровная и однообразная. Я по рождению – южанин, из теплых мест. Но то, что было сотворено жгучим солнцем, смертельно сжигающим все зеленое, с простирающейся на много километров впереди нас землей, не укладывалось в моих мозгах. Вдоль дороги, две накатанных колеи которой пока угадывались, тянулась то рыжая, с угасшей растительностью, то совсем серая, мертвая земля, на которой изредка попадались полутораметровые лопухи с созревшими красными головками цветов и высохшими листьями, вялая, но пока еще живая, полынь, покрытая желтыми бобошками с обвисшими серебристыми ветвями, высохшие палки щавеля с красными семенами, колосящиеся островки ковыля. Дорога, как и почва вокруг, была вся в трещинах, но, удивительное дело, именно на наезженной дороге попадались все еще зеленые мелкие побеги травы-муравы и стелющиеся листья подорожника.

Как быстро все изменилось в этой полупустыне, палимой беспощадным солнцем, подумал я. Абсолютно никакого намека на то, что всего месяц назад эта земля была покрыта миллиардным скопищем тюльпанов, веселой щетиной ковыля, зеленью конского щавеля, крепенькой зеленой полынью, веселым чернобыльником, упрямым подорожником и прочим весенним разнотравьем.

Хотя при движении нас вроде бы немного обдувало, но сверху жарило так, что мысли начинали путаться, а руки при малейших толчках непроизвольно подскакивали и касались раскаленного металла люльки.

– Что, кусается? – сочувственно посмеивался Володя. Ему все было привычно и все было нипочем. На руках его были добротные мотоциклетные краги, на голове – белый пробковый шлем с застежкой, как в фильмах об английских колонизаторах.

Линия горизонта колебалась: это перегретые потоки воздуха, как слои прозрачного пирога, перемещались друг относительно друга, колеблясь и дрожа.

Проехали километров двадцать, дальше дорога почти исчезла, но водитель уверенно вел к цели свой громыхающий агрегат. Я стал поглядывать по сторонам, но Володя прокричал:

– Не бойсь, не заплутаем. Я здесь не впервой.

Мы ехали к речке Жезды.

По дороге изредка попадались лежащие палки, которые казались недвижимыми.

– Это степные серые змеи, – громко пояснял Володя, время от времени наезжая на эти «палки», отчего те начинали быстро извиваться, иные после удара колесом переворачивались вверх белым брюхом.

Вдали показались какие-то оазисы – островки кустарников, и змеи стали попадаться чаще. Некоторые из них были совсем не маленькими – толщиной с детскую руку и длиной значительно больше метра. Такого количество гадов я никогда до того не видел и спросил своего бывалого спутника:

– Они ядовитые?

– Конечно.

Проехали еще километров восемь и приблизились к растительности, купы которой были неравномерно рассредоточены вдоль угадываемого русла реки.

Остановились, чтобы перекурить. Володя задымил дешевыми сигаретами «Памир», я свернул «козью ножку» из самосада и тоже пустил струю ядреного махорочного дыма.

– Ты дымишь сильнее, чем мой «МАЗ», – прокомментировал Володя. – Мы почти приехали. Это и есть речка Жезды.

– Где речка? Я речки не вижу. Одни кусты ивняка и камыша.

– Верно. Рекой Жезды бывает редко, только после снежной зимы, и то не всегда. Весной кой-какая вода собирается в русле, потом все пересыхает, и только местами остаются озерки, иногда глубокие, окруженные со всех сторон водорослями, камышом и ивняком. Их называют плесами.

Поехали дальше вдоль предполагаемого русла. Кусты растительности то шли густо, то вовсе исчезали. Пару раз между кустами мелькало зеркало воды, но воды там было совсем мало. Я начинал понимать, что нам надо. Мы высматривали большой полноводный плес.

Наконец мы подъехали к месту, где, судя по остаткам ивовой изгороди и обилию овечьего навоза, еще недавно была овчарня и, самое главное, – озерко довольно чистой воды в поперечнике метров пятнадцать, со стороны нашего берега чистое, а с трех остальных сторон окруженное кустами. Дальше, метрах в шестидесяти было еще одно такое же озерцо-плес, дальше – еще.

– Здесь мы и обоснуемся, – бегло осмотрев место, решил мой товарищ. И начал разбирать вещи.

Из люльки была извлечена мазовская автомобильная камера с приклеенным к ней днищем из резины таким образом, что на воде камера становилась лодкой. Я стал надувать ее насосом. Был найден топор, и Володя пошел к зарослям вырубать палку подлиннее и покрепче.