За черным окном – море тюльпанов

Потом была уха, был чай из плотного зеленого брикета. Разговоры о природе и, конечно, о женщинах. Потом мы спали: Володя у потухающего костерка – вольно раскинувшись на своем тулупе, а я, натянув ватник – ночью, и, правда, было холодновато, – залез в люльку. От греха подальше.

Змеи мне не снились, а красивая девушка приснилась. Она весело смеялась, прижималась ко мне тугой грудью, что-то нашептывала, а потом почему-то оттолкнула и голосом Володи крикнула:

– Вставай, хватит ночевать.

Я с трудом продрал глаза. Надо мною стоял мой спутник.

– Вставай! – кричал он, прыгая на одной ноге. Он успел искупаться и теперь избавлялся от воды, попавшей в ухо. – Пора сети проверять.

Оказывается, уже утро.

Я тоже искупался. Вода была теплая и чистая.

Володя на своей самодельной лодчонке проверил сети. Сначала на одном плесе, потом на другом.

Большого садка не было, пойманную рыбу пришлось складывать в мешок. Я не ожидал, что улов будет таким богатым: рыбы набралось больше полмешка.

Володя разделил улов пополам и сказал:

– На рыбалке всё делят поровну.

Я пытался возражать: мне-то за что? Да и куда – столько? Но мой товарищ наполнил рыбой большое ведро и сказал:

– Это – твое.

Обратный путь был легкий и неутомительный. Мы с Володей то и дело обменивались шутками и прибаутками, совсем не обращая внимания на пересекающих дорогу змей.

Рыбой я кормил пол-общежития несколько дней.

Спустя некоторое время в нескладной судьбе Павла пошли трещины. Такое случалось и раньше – нескончаемые черные полосы с трещинами, – и тогда и наяву, и во сне ему стала являться всякая нечисть.

Однажды та степная серая змеюка с гипнотическим взглядом таки явилась ему во сне. И снова было страшно. Цепенело и останавливалось сердце. Но он ушел.

Ушел и больше не думал о ней.

Однако змея не ушла из его памяти и в следующий раз снова явилась, как предвестник чего-то ужасного, что могло с ним произойти.

В тот вечер Мишка Рошкован сидел за столом с паяльником: он был любитель-самоучка и второй месяц самозабвенно после работы конструировал коротковолновый супергетеродинный приемник. Стол был вплотную придвинут к кровати Павла, так как единственная в их комнате розетка была расположена на стене за Пашиной кроватью. Мишка допоздна колдовал над своим аппаратом и, устав, лег спать, оставив все хозяйство на столе.

Павел долго ворочался, но тоже уснул, тяжко вздыхая и невнятно бормоча какие-то слова. Ему снова приснилась змея, та самая с плеса Жезды. На этот раз она раскачивалась и пристально смотрела в глаза Павла. «Готовится к броску», – подумал он во сне. Так и есть: в следующее мгновение ее тело, превратившись в громадную серую ленту, бросилось на него.

– А-а-а-а-а! – страшным голосом, по-звериному, сначала во сне, а потом – наяву, закричал Павел и, спасаясь, опрокидывая ногами стол и все, что на нем было, выпрыгнул в коридор. Супергетеродин, конечно, – вдребезги. В пыль. В молекулы.

До самого утра ни он, ни Мишка уснуть не могли.

Не любить невозможно (Приангарье – Москва – Сухуми – Приангарье, 1960–1961)

Это не было обычной тягой к перемене мест. Хотя, как у многих любопытствующих субъектов, у меня такая тяга временами возникала. Однако не кочевая цыганская жизнь и не босяцкая стезя меня манили. Просто надоело болтаться по свету в поисках заработка и пропитания. Я искал какое-нибудь тихое пристанище, где были бы подходящая работа и сносные условия жизни. Еще, конечно, тайно надеялся найти дело по душе.