За черным окном – море тюльпанов

В первые же дни его окружили таким вниманием, каким он ни до, ни после никогда в своей жизни не пользовался. «Павел Васильевич прибыл к нам из Москвы», – то и дело к месту и не к месту говорили о нем в школе, потом и в поселке. Как будто он прибыл из самого Кремля в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посланника.

Поскольку предполагалось, что он будет вести много предметов, коллеги принесли ему в первые же дни массу методических материалов: «Возьмите, пригодится». Он брал, удивляясь, как в такой глуши могли оказаться последние работы таких именитых ученых, как Лернер, Дайри, Лейбенгруб, чьи лекции он слушал в Москве, и таких практиков, как Шаталов. Он часто задавал вопросы разным людям и мог бы иной раз надоесть своей назойливостью. Но – нет: ему охотно и подробно отвечали и делились секретами ремесла. Как спланировать материал так, чтобы уложиться в отведенное количество уроков, как провести урок, как организовать практическую работу по биологии или географии, как работать с контурными картами, каковы нормы оценок знаний по истории, по немецкому языку и т. п.? Именно с помощью добросердечных товарищей Павел получил ответы на эти и множество подобных вопросов и прошел своеобразный педминимум. Его самого тоже часто спрашивали о Москве, Третьяковке, Старом Арбате, пединституте, и он, не кочевряжась, рассказывал, что знал.

Отношения с людьми складывались благоприятно, но были и проблемы. Часто мои деяния и поведение были совсем не безупречными, но я не слышал ни упреков, ни замечаний, ни поучений в свой адрес. Особенно непросто складывались первые контакты с ребятишками, обычными деревенскими сорванцами. Имея репутацию специалиста из столицы, я – увы! – не обладал ни достаточно приличными манерами, ни подобающей речью, ни взрослой солидностью. Не обладал, к сожалению, и тем Богом даваемым качеством, которое называется педагогическим чутьем. У меня был только голый авторитет учительской должности, благосклонно поддерживаемый коллегами, и малая толика здравого смысла человека, немного потрепанного жизнью и предрасположенного к рефлексии. Спасала склонность к самоанализу, которая временами опрокидывала меня на лопатки и понуждала критично пересматривать собственное поведение и давать самому себе нелицеприятные оценки.

Так работал я, но однажды увидел, как действовала в сложной ситуации добрейшая Лина Константиновна, учительница математики и физики, между прочим, очень больной человек. После перемены, не обращая внимания на звонок, седьмой класс, который считался трудным, продолжал шуметь и бузить. Старая учительница, с трудом передвигающаяся на больных ногах, взошла на порог класса и встала в дверях, молча созерцая происходящий бедлам. Так, молча, она стояла с полминуты, а когда безумство учеников приблизилось к нулевой отметке, прошла к учительскому столу и спокойно сказала:

– Ну, что ж, бывает… Здравствуйте, мои родные! Сегодня я не могу сказать вам, как всегда, – мои любимые, – потому что вы какие-то необычные. Немного дикие. Но вы всегда были и остаетесь моими родными, самыми близкими мне людьми. Садитесь. Начинаем наш урок…

Попробуй после этого – забалуй. Лина Константиновна пользовалась в поселке высочайшим авторитетом. У нее не было семьи, она жила одиноко. Ее родней была школа с путёвыми и непутёвыми учениками. Ради них она жила. Большая часть жителей поселка были ее воспитанниками, и они платили ей любовью и уважением.