В
декабре одна из моих коллег уходила в декрет и меня попросили принять от нее классное руководство в пятом классе. Я, не думая, согласился, полагая, что уж 10 рублей, которые по тарифу платят за эту работу, я как-нибудь оправдаю. Конечно, я ошибался, наивно думая, что между педагогическим трудом и его оплатой существует прямая зависимость. На проведение классных часов и писанину (проверку дневников, заполнение ведомостей успеваемости и тому подобное) уходило от 15 до 20 часов в месяц, однако что касалось так называемой индивидуальной работы с учащимися или внеклассных мероприятий, то эта работа не укладывалась ни в какие временные рамки. Все это выяснилось позднее, а пока, подведя итоги первого полугодия, я вдруг увидел, что положение с учебой у моих «пятышей» хуже некуда: неуспевающих было полкласса. Я крепко задумался. Что-то надо было предпринимать.В первый же день третьей четверти я оставил весь класс после уроков и сказал примерно следующее: кто получит «двойку» по какому-либо предмету, без всяких разговоров остается после уроков и под моим наблюдением выполняет домашнее задание по этому предмету к следующему разу. Консультировать двоечников буду я сам, мне же они будут показывать свои выполненные работы. Таким способом я предполагал работать на упреждение: ученик, получивший сегодня, например, «двойку» по математике, выучивал материал и решал задачки и примеры к следующему уроку, то есть он шел на следующее занятие, более или менее уверенный, что готов к нему.
Мои намерения выглядели вроде бы убедительно, однако их выполнение оказалось не простым.
На следующий день «двойки» получили полкласса и были оставлены после уроков. Как было условлено, дети приступили к самостоятельному решению задач, примеров и упражнений. После выполнения каждый показывал мне свою письменную работу. Если что-то не получалось, я помогал. Затем они прочитывали и выучивали заданные параграфы устных заданий и сдавали мне своеобразный зачет. Домой к себе я попал в тот день только к 22 часам вечера. Однако не в этом была печаль.
Обнаружилось несколько побочных явлений. Первое: дети трудно переносят недоедание, а длительное сидение в школе после занятий требовало своевременного подкрепления сил. Поэтому в один из вечеров я собрал родителей и предупредил, что мною вводится особый режим занятий. Объяснил, в чем его суть, и попросил, чтобы все ученики брали с собой столько продуктов, чтобы хватило на два перекуса: утренний, примерно в 9.30, поскольку большинство полусонных детей убегало в школу, не завтракая, и обеденный, после окончания всех уроков.
Второе явление было посложнее. Если после пяти или шести урочных занятий детей снова сажать в виде наказания за парты и делать это каждый день, то можно через недолгое время целенаправленно отбить у них не только внутренние органы, но и само желание учиться, и привить стойкую ненависть к школе. Поэтому сразу после занятий мои дети шли в спортзал – я ведь был еще и учителем физкультуры, – и часок-другой мы вместе развлекались, бегали с мячом, играли в подвижные игры. Потом обедали и только после этого приступали к дополнительным занятиям.
И тогда непроизвольно проявлялось еще одно явление: мелкие хитрости учеников, желание подхалтурить, «сдуть» решение задачи, а не решать самому, желание подурачиться. Но я был непреклонен: списывать не позволял, неуверенные ответы не засчитывал, а для того, чтобы не было никаких поползновений к нарушениям, вынужден был некоторое время неотлучно сам находиться с детьми. Потом было придумано несколько хитрых ходов. Я выделил мальчишек и девчонок, которые выполняли домашние задания быстрее других, и доверил им роль моих помощников. Они заменяли меня, консультировали тех, кто слабее. Впоследствии я заметил, что консультанты стали выделять себя в особую касту и очень гордились своими ролями.
Конечно, все, мною придуманное, была принудиловка, и я очень боялся перегнуть палку, но в тех условиях у меня не было других инструментов воздействия.