В мае война подкатилась к самым окнам Ивана Власовича. Всё громче гремели орудийные залпы, от которых жалобно звенели стёкла.
– Бандерва? – кивал на окно Иван Власович.
– Бандерва… – кивала Мария. – В Погореловку лупят… Надо ж до чего дожились, в наши-то дни и по живым людям… Господи, последние времена… – крестясь, шептала она.
Сжимая кулаки, Иван Власович громко сопел, иногда Марии казалось, что он даже порыкивает, и со страхом она крестилась. Забывшись, старик успокаивался, дыхание его становилось ровней, и он переставал замечать происходящее. Но, очнувшись, вновь звал к себе Марию:
– Людмила не приходила? – спрашивал он.
– Приходила… – врала она. – Ты токо уснул – и она на пороге…
– Что ж ты не взбудила?! – сердится он.
– Ты так сладко уснул – жалко было будить. И Людмила не велела.
– Ты не жалей, если кто явится – буди. Я тама досплю своё… – наказывал он.
На самом деле Иван Власович знает, что Людмила не приходила, да и не так-то просто сейчас прийти, когда война за рекой и все кордоны закрыты.
– Если вдруг придёт, не гони её, – просит старик.
– С чего ты придумал, что я её гнать буду… – сдержанно отвечает Мария.
– Помирись с ней, чего уж теперь делить… А то может так статься, что ей уж и жить не в чем… Вон как ахают…
– Да я и не в сердцах на неё, – заверяет Мария. – Пусть бегут – всем места найдём – и Людмиле и Кудеяру её…
Часто среди ночи он звал Марию к себе и начинал давать важные, как ему казалось, распоряжения.
– Ты тада куму Павлу сетку-трёхперстовку отдай…
– Когда «тада»? – передразнивала его Мария.
– Вот тада и отдашь!..
– Да я чи понимаю в них, какая из них чего…
– Ну, ту, что по осени ставил. Ты ишо лист помогала из неё выбирать… А лодку нехай Атаман заберёт…
– Ты ж ребятам её обещал… Серёжке…
– Атаману она нужней… Пьют ребята?..
– Вчера гомонели…
– Ты там, как это… За Лёхою пригляди. Чтоб он не дюже на поминах наедался, а то… Людям на смех…
– Пригляжу… – обещает Мария.
Утром, когда боль отступала и Иван Власович наконец засыпал, к Марии приходила Павлова жена Полина.
– Ну, как он? – кивая на комнату больного, спрашивала она.
– В одной поре…
– Не лучшает?
– Жив, и за то слава богу…
– Ой, Полюшка, как захворал, таким несносным стал, – жаловалась Мария. – Такой командир! Попробуй не выполни его распоряжений – сердится…
Но через минуту она уже оправдывала Ивана Власовича:
– Он жа до этой беды всё сам делал, я за ним ничего и не знала… А теперь, за что ни хватись – рушится без его рук… Как я без него останусь…
– Вот же досталось тебе!.. – сочувствует соседка. – Бельё скоко раз на день меняешь?..
– Под себя ни-ни-ни! – трясёт головой Мария. – От, как надумает по нужде – тужится, тужится, пока не досунется до края. Бухнется на пол, а там у него под койкою тазик… А назад поднимать – беда. Я ж его не подниму… Спасибо Серёга с Лёхой… Пьяные ль, тверёзые ль – в любую пору кликай – всегда прибегут. А нет – с другого боку Атаман ваш, тоже никогда не откажет… Кум Павло каждый вечер у нас… Начнёт рассказывать, что там деется, – кивает за реку Мария. – А этот хорохорится, кулачишками машет и так матюхается, так матюхается… – сроду таких слов от него не слыхала…
Полина лишь сочувственно головой качает.
– А вчора слышу: вроде стогне дюжей. Я к нему, а он… Веришь, Поля, песню горлом играет. Слов не разобрать, но головою в такт подмахивает. Меня увидал – умолк.
– Может, вычухается ещё…
– Где там вычухается… Ноги уж захолонули… – всхлипывает Мария.
Ночью Атаману приснился скверный сон. Возможно, это был даже и не сон – какой-то странный фантом посетил его. Он проснулся оттого, что вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. В темноте стояло над ним какое-то тёмное существо. Оно не предпринимало никаких угрожающих действий, не тянуло к нему своих рук, даже лица его он не мог разглядеть, что было в нём: улыбка или оскал. Атаман только чувствовал на себе чужой взгляд, и уже от этого его охватила оторопь. Он хотел осенить себя крестным знаменем, но рука стала свинцово неподъёмной. Хотел что-то сказать, но на грудь словно взвалилась бетонная плита, и он не мог вдохнуть воздух, чтоб потом с выдохом что-то произнести. Задыхаясь, во все глаза он смотрел на странный призрак, ни в силах прогнать его. В конце концов ему удалось вобрать в себя воздух.
– Господи, помилуй, – произнёс он чужим голосом и наконец перекрестился.
Видение тут же пропало. Атаман осмотрелся: кроме сумрачных теней, которые бросали от себя шторы, ничего постороннего. Жена Виктория тихо сопит у стены. Атаман поднялся с постели, прошёлся по комнате, но никого не нашёл.
«Что за чертовщина…» – подумал он, снова укладываясь в постель и пытаясь заснуть. Но сон не шёл. Атаман знал, что, по старым приметам, чтоб дурной сон не сбылся, его нужно тут же рассказать кому-то. Но не будить же Викторию, чтоб рассказать ей весь этот бред, сна-то, по сути, и не было… Так и не уснув, Атаман проворочался до утра. Утром встал уставший и разбитый; настроение его было испорчено, и потому встретил он пришедшего к нему в условленное время Серёгу не очень радушно.