За чертой

А как домой без гостинца? Хоть чем-то, а нужно порадовать. А была в эшелоне, в одном из вагонов, походная кузня. Иван Тихонович частенько отводил там душу: то сбрую починит, то коней подкуёт. Знал он, что в этой кузне лежит без дела заваленная хламом запасная наковальня. За неё уж никто и не помнит. Разгрёб её и, чтоб не было наглядно, завернул в мешковину. Взял под руку, прикинул на вес, а там всего-навсего – центнер.

Идёт Иван Тихонович по перрону вальяжно, вразвалочку, как на прогулке, чтоб никто не заподозрил, что тяжесть он прёт – даже не кривится; есаулу Кудину при встрече честь отмахнул.

«Не заметил», – подумал Иван Тихонович.

«Всё-таки что-то спёр», – догадался Кудин, но тоже не подал вида о своей догадке – сам из таких…

Хорошо хоть до дома недалеко, всего девять вёрст – дотопал Иван Тихонович по-молодецки. Так и прижилась в доме та наковальня.

Докатила гражданская война Иван Тихоновича аж до Новороссийска. Мог бы и дальше катиться, да дома наковальня ждала. Остался. Получил лагерный срок за свои геройства, но через пять лет вышел по амнистии. Приехал домой и наконец-то взялся за дело. Бывало, кто-нибудь спросит: «За что отбывал срок, Иван Тихонович?» А он честно ответит: «За неподчинение решению ревкома. Те приговорили мне сдохнуть, а я не схотел…» Скоро отстроил он кузню, только наладилась жизнь – коллективизация. Вот и уполномоченные на пороге.

– За что ж вы меня кулачите?

– Буржуй – кузницу имеешь.

– Какой же, в чертях, я буржуй, если в своей кузне на весь хутор батрачу?

– Вступай вместе с кузней в колхоз, а то отправим, куда Макар телят не гонял!

Там, где «Макар телят не гонял», он уже побывал. Кому ж охота за Урал путешествовать. Вступил. С тех пор и работал за трудодни в своей кузне. Герой с малечку был при нём, всё ремесло постиг.

* * *

Мой двоюродный дядька Сашка – последний выживший из экипажа печально известной атомной подлодки К-19, которую он по старой памяти называл «Хиросимой», видимо, поэтому и прилипло к нему новое имя: «Последний Герой». В чём, собственно, его геройство – никто в хуторе не знал. В одно время я пытался его разговорить, но дядя в таких случаях привычно поправлял бескозырку, хмурился и веско повторял известную фразу:

– Военная тайна. Я подписку дал на сто лет. Вот через сто лет явишься – я тебе всё как есть выложу.

После тяжёлой контузии был он заметно странен или, как говорили в хуторе, чудаковат. Чудинка его с годами становилась всё явственней. И однажды жена его, тётка Наташка, собрав в узел вещи и, забрав их единственную дочь Светку, с которой мы крепко дружили в детстве, съехала с ней в станицу Луганскую к своим престарелым родителя. Герой остался один, но бодрости духа не терял и даже вёл кой-какое хозяйство. Всякой живности, обитающей в его дворе, он, не тая своих политических пристрастий, давал соответствующие имена. Так, поросёнка он звал Жириком, а кобеля называл Звиганом. Сложнее было с коровой, которая досталась ему в наследство от матери. Пока корова была резва и норовиста, он в память о своём боевом корабле звал её Хиросимой, а когда она постарела, охромела, потеряла рог и две дойки, Герой нежно стал называть её Хакомадой.

Иван Тихонович умер еще тогда, когда Герой служил на своей «Херосиме», и колхозная кузня с тех пор стояла пустой. Зынченко не раз кликал вернувшегося Героя принять кузню, но у того вдруг проснулась единоличная жилка. В своём сарае слепил он горн, из телячьей шкуры сшил меха и на манер покойного бати спёр из колхозной кузни известную наковальню.

Скоро дядя разжёг горн, и когда он мехами раздувал угли, из трубы неровными струями стал подпригивать дымок, а над хутором поплыли всеми забытые звуки:

– «Тум-динь, тум-динь-дзинь».

Бегу путаться у него под ногами.

«Тум», – бьёт молоток по раскалённому мягкому железу. «Дзинь», – опускается на наковальню. «Тум-тум…» – и железо на глазах приобретает новые формы.

Пошло у Героя дело не хуже, чем у Кердона.

Зынченко знал, кто упёр наковальню, но репрессировать Героя не стал, у него на такой случай свой подход к людям:

– Здорово, Герой! – подъехав на мерине, окликал он.

– Здорово… – ожидая быть уличённым в краже, напряжённо отвечает тот.

– Я от дывлюсь, ты вись в батьку, железо тебе слухается… – разглядывая наковальню, заходит издалека Зынченко.

– Ну… – довольно пыхтит Герой.

– Треба клевци на бороны оттянуть. А я пшенички тоби подкину…

– Оттяну, – обещает Герой и тут же берётся за работу.

И снова: «Тум-дзинь, тум-дзинь-динь…»

– Учись, Санько, покуда живой, – наставляет Герой. – Подохну – некому будет в хуторе ни навесы к воротам приладить, ни кочергу сделать, ни бороны наладить…

* * *

– Так, атаман, завтрева с утра идёшь со мной… – как о деле решённом и не подлежащем обсуждению, сообщил мне Герой.

– И куда ж это мы с тобой двинем? – привычный к его чудачествам, усмехаюсь в ответ.

– Не скалься – дело серьёзное.

Герой строго смотрит в моё лицо.

– К Васятке идём, свататься… – наконец сообщает он.

– Свататься – это дело! А ты у самой Васятки хоть спрашивал?..

– А чего у ей спрашивать, – не её ж будем сватать…

– Кого?.. – начинаю теряться я.