За чертой времени

У Матвея запеклось в памяти: правая рука Чайковского легла впереди головы, так обнимают подушку, когда со сном уже бороться нет сил, теплые, но уже мертвые пальцы все сжимали неброшенную лимонку.

Это был только миг.

Матвей — рукой к поясу, за гранатой, швырнул ее. Он не видел, как одновременно с ним, справа от него, выросла орущая фигура Маслия — на колючую сеть проволоки неестественно большой летучей мышью полетела раскатанная шинель. Маслий вырос, вознесся, бросил черную «картофелину» туда, в пулемет, и тот замолк. Атакующие поднялись. Матвей оттолкнулся от бугра и — за Маслием. Там, тут — все полезли на колючую проволоку, а она ухватывала атакующих, выдирала клочья из скаток, обмоток, гимнастерок, стараясь остановить, задержать, погубить. В спиралях Бруно кто-то бился, как в паутине, кто-то весь изодрался до крови, но устрашающе хриплое и беспощадное «ура!» уже набрало силу и валом катилось вместе с цепью на вражеские окопы.

Траншея поперек линии бега, глубокая, узкая, как могила. Скорей туда, в нее.

Сзади хруст, треск, ругань. В глубокой траншее, куда Вилов спрыгнул, дух обнаженной холодной могильной земли. За его спиной, сверху, что-то плюхнулось. Автомат! А… труп, землисто-зеленый, размякший.

Сердце зашлось, рвется, колотит, не выскочит никак. Вытолкнуть бы его — сразу бы хватанул воздуха на всю грудь! Поворот. Метнул гранату — после взрыва нырнул туда, в дым. Снова поворот!

Вот он!

Высокий, рыхлый, как баба, в очках. В пыли, ошалелый, бешеный. Aга! Матвей ринулся на него, и они, схватившись, оба — шмяк на дно траншеи. Немец, падая, первый подставил ногу, придавил Матвея всей тушей, жаркой, тоже потной, пальцы рук на горле — душит, как клещами. Посреди рыжей щетины, на влажной склизкой коже — открытый, оскаленный от натуги рот.

Хоть глоток воздуха!

Хоть глоток воздуха — больше ничего на свете! Матвей вонзил в его волосатые запястья свои короткие пальцы — свернуть, сломать суставы. Но на горле Вилова железные клещи неумолимо сжимаются.

Гитлеровец выпустил правую руку — за ножом, Матвей сразу перехватил его кадык. Клещи на горле ослабли.

Вот он, глоток воздуха — жизнь, вечность, силы. Матвей забился вьюном, и туша оказалась под ним. Горло, горло передавить, перегрызть! Нож, нож… — только бы достать правой до пояса, до ножа, выхватить первым. Но немец не дал ему выхватить первым, снова сдавил горло и оказался опять наверху. Матвей захрипел. Напрягся еще, весь, последний раз.

Туши вдруг отяжелела, пальцы-клещи обмякли. Судорожно свалив с себя немца, Вилов поднялся на колени. Это Давлетшин, Матвей узнал его по обмоткам, которые тот всегда наматывал невысоко, хотя не видел его лица, ничего выше колен, но знал — это Давлетшин. Тот, не пригибаясь, о мундир заколотого вытер штык, по которому стекала жидковатая полоска крови. Движения Давлетшина какие то плавные, неестественно мягкие, неверные. Или у Матвея перед глазами плывет? Он прислонился к стенке траншеи, дёрнул воротник, воздух хлынул в грудь, и сразу тело стало мочалистым, дряхлым, словно из него вынули стержень, руки липкие. Его замутило. Он отвернулся, и зелёная жижа пролилась на грязный изорванный мундир трупа.

Атака, схватка, Давлетшин — все это заняло минуты, а Матвею казалось, что он уже древний старик, мир так знаком его душе, все известно теперь и наперед, и время течет густой ленивой хмарью.

Давлетшин, дождавшись, когда взводный отдышится, тронул его за плечо. «Да, ведь надо бежать…» — вяло подумал Матвей. Эта мысль, немного погодя, ожила бурно, вернула Матвея к тому, кто он и что должен делать. В нем снова что-то сжалось, нерастраченное, выверенное, по спине прошла зыбкая дрожь.

Вилов поднялся, и они побежали по узкому, выше человеческого роста, ходу сообщения, ведущему ко второй линии обороны.

Кое-где в траншеях передовой еще шла борьба — рвались гранаты, раздавались автоматные и пулеметные очереди. Но основная масса уцелевших гитлеровцев, отстреливаясь, уже отходила и по плато, и по траншеям на следующий рубеж, оборудованный вдоль насыпной дороги, за которой в садах белели молдавские мазанки.

Плато на бугре — ровное, хоть яйца катай. Клубящиеся дымные разрывы пронизывали блеклые пучки разноцветных ракет — они, силясь дотянуть свои шнуры до белых, с голубым, шаровых вспышек бризантных снарядов, беспомощно рассыпались.

Когда после артподготовки в залегшие цепи наступающих полетели ручные гранаты с длинными деревянными рукоятями, Гогия закричал:

— Ребята! Навались!

Сам, строча из ручника, валко заспешил. Две гранаты лопнули рядом. Гогия, озираясь по сторонам (не отстал ли кто?), заметил Лосева, призывно махнул ему рукой и бросился за взводным. Гогия знал тактику Лосева: за молодыми ему не поспеть, и он обычно держался в хвосте, зато видел весь взвод и приходил на выручку всегда вовремя.