За чертой времени

Так и лежал в позе убитого, с половинным дыханием. Потому и не видел, не мог видеть старый солдат, что в ту длинную очередь из «дегтяря» вложил остальные свои мстительные силы не кто иной, как его бывший «благодетель» Микола Маслий… И снова — нет стрельбы. Только густой гул железной колонны, от которого под Лосевым мелко-мелко тряслась земля да со стенок окопчика сыпались на серую щетинистую щеку и на ухо сухие глинистые дробинки.

Время, еще не спрессованное даже в часы, поземкой неслось над Безымянной, над Лосевым и сквозь него, укороченными секундами, неслось прямо в историю. А для него оно остановилось, съежилось, как и он, будто в беге оступившись, запуталось и свалилось беспомощно в траншею, в лосевский окоп, и ему, Лосеву, предстоит теперь выжидать, что наступит: неизвестность или известность? Одно из двух. Всего подходящее — известность, то есть жизнь. Неизвестность— это «могилевская губерния», куда Лосев противился всем своим существом, каждой своей мизерной клеткой.

И хотя Лосев был зажат со всех сторон, приплюснут, он вдруг вздрогнул и как-то сразу очнулся, словно после затяжного забытья. Вздрогнул от близких танковых выстрелов и разрывов их снарядов. Его внезапно озарило, осенило. И еще в догадке, неуверенный, еще вроде убитый, он всем солдатским нутром понял, что дальше лежать бесполезно и даже, наоборот, вредно, что танки-то наши, что наконец-то, слава богу, они пришли на выручку, хотя и поздно. Нет, почему же поздно? В самый раз: ведь Захар Никифорович солдат еще живой, и еще кто-нибудь, вполне может быть, уцелел с божьей помощью. В момент в нем все затрепетало. Засопел, завозился открыто, без опаски, но руки-ноги так затекли, а правую ногу так сковало судорогой, все мосластое тело так скрючилось, сжалось и само по себе, и под грузом мертвеца, что вроде бы ну никак невозможно подняться. Но не подняться было нельзя, не мог он, не имел права: снова взыграла пушечная пальба и автоматно-пулеметный треск. Сперва надо вывернуться из-под онемело-слитого немца, но как? Левую руку — ох! — вывинтил-таки. Теперь бы ногу, однако как развернешься в такой тесноте? Ужавшись, попытался крутануться — вышло маленько, но стало жарко, весь взмок от пота. Наконец, одолел и встал на четвереньки, С трудом разогнувшись (в пояснице кольнуло), боязливо выглянул, как сурок из норы, без каски, простоволосый, заросший серой с сильной проседью щетиной.

Если до этого Лосев машинально вызволял себя из могилы на двоих с «югендом», то, зыркнув щелястыми глазами по лощине, совсем было лишился рассудка. «Тридцатьчетверки», обходя болотце, медленно вползали на взгорок со стороны Прута, увлекая за собой пехоту, очень медленно, покачивались на колдобинах, отчего стволы пушек то вздымались вверх, то едва не утыкались в землю, точно обнюхивая ее в поисках вражьего следа. И — били с ходу по распавшейся колонне немцев, которые в беспорядке, бросая тяжести, отходили по полю в направлении леска. Не случись Захару Никифоровичу так резко ощутить гнилостный дух смерти, ему никогда бы не испытать такой затопляющей душу нежности… к обыкновенным, поистертым, помятым, пыльным танкам марки Т-34. Умер бы в своей тайге, так и не узнав, до чего милые эти железные коробки на гусеницах. Но чтобы душа убедилась в этом, ему надо было вроде бы побывать в собственной могиле, разузнать, как там, расчуять, что это такое.

Свою седую голову Захар Никифорович возвысил гордо. Сутулый, он выпрямился в спине и так необычно, так вольно стоял, как будто генерал, наблюдающий свои доблестные войска в неудержимом наступлении. Не утерпел — замахал руками, закричал:

— Братцы!

Тише комариного писка прозвучал его голос здесь, на поле боя, в грохоте, лязге и треске огня. Не соображая, как быть дальше, он прошептал слова заклинания: «Да воскреснет бог, и расточатся врази его, и да бежит от лица его… Яко исчезает дым, да исчезнут». Стал озираться, и тут его взгляд упал на спину комбата.

— Ты кто? Ты где был?

И только после того, как Денщиков произнес эти слова, он понял, что ответа не будет.

— Где прятался?

Так же молча Лосев, когда до него дошел смысл вопроса, указал на ячейку, из которой только что выбрался. Что-то заставило комбата убедиться, так ли это, и он шагнул к краю лосевского окопа, заглянул туда, увидел валявшегося немца, перевел взгляд на Лосева:

— С этим? Твой? — Не стал ждать подтверждения (и так ясно), придвинулся и — узнал солдата. Ты же Лосев!.. Слушай, сделай милость, найди меня! Потом, потом! — закричал комбат в забитое землей, оттопыренное ухо Лосева, посчитав, что тот контужен и оглох. — Все! — И заторопился к Вилову.

Не успел перевернуть на спину отяжелевшее тело, пальцы шевельнулись. Прислонился к груди: «Тук… тук…»

— Где ты мотаешься? — Обозленно спросил он санитара, которого уже успел раздобыть Ленька, и который стоял за спиной комбата.

— Вон сколь работы, — ничуть не робея, отозвался пожилой солдат и вяло указал рукой на поле боя.