За чертой времени

Сегодня карту перетащили в красный уголок, и, когда замполит госпиталя кончил обзор, в переполненном зале, куда набилось человек двести, воцарилась гробовая тишина, загадочная, разящая, потому что запахло концом войны. Запахло резко, сногсшибательно, и головы слегка закружились, как от наркомовских ста граммов зелено-злого спирта на пустой желудок, и жар, колкий, ершистый, размягчающий, разлился по всему телу солдат. Петрухе было знакомо это первоначальное ощущение: будто проглотил ежа. Через пяток минут еж растворяется внутри тебя и новое ощущение — мягкое тепло разливается по жилам, по клеткам всего тела, которое даже на момент вроде бы немеет приятно, словно ты сунул за пазуху бабушкиного котенка, и он, живой, мягонький, печной, по-домашнему запел-замурлыкал усыпительно. Непьющий Вилов недавно тоже разговелся, когда сестра для поднятия духа влила ему в рот столовую ложку кагора, и он оторвался от постели и пухом повис в воздухе кренившейся раздвоенной палаты.

III

304-я Верхнеднепровская Краснознаменная стрелковая дивизия поспешно снялась с места дислокации и своим ходом двинулась к фронту. На пятый день марша ее полки, миновав долину, вступили в лесистые горы, перевалили их, увидели бескрайнюю равнину Альфреда и оказались в прифронтовой полосе.

Батальон Денщикова, после тяжелого ночного марша, на рассвете, вышел в разбитую венгерскую деревушку Тосег. Отдав распоряжения на маскировку и четырехчасовой отдых, капитан сам тоже, не раздеваясь, а лишь ослабив ремни и сняв сапоги, завалился на перину, утонул в ней и тут же мертвецки, с переливами, захрапел.

С запада доносилась артиллерийская канонада, злой перестук пулеметов, вражеских и наших, но батальона это не касалось. Пока. Он был так измотан форсированным ночным переходом, что через десять минут после команды отбоя, кроме полуживых от усталости часовых, спали все до единого. Пусто на деревенских улицах — все забилось во дворы, под навесы, в сараи и словно вымерло, как ни приглядывайся, как ни смотри хотя бы и в бинокль.

Старые ратники — Лосев, Давлетшин — расположились на сеновале. И еще Яцук. Они держались вместе, потому что скоро, очень скоро (возможно, через несколько часов) им придется опять быть рядом, и неизвестно, как сложатся военные дела, похоже, туго, иначе зачем бы чуть не рысцой торопиться туда, где тишь и гладь. Так рассуждал Лосев и еще больше утвердился в своих догадках, как только до его заросших волосами ушей донеслись первые резкие звуки недалекого боя, торопливая дробь крупнокалиберных пулеметов, частые глухие удары фугасок. И эти так хорошо знакомые звуки, не умолкая, приближались не только потому, что он, Лосев, шел им навстречу, а и оттого, что они тоже катились на него. Оно так. Но, паря, деревни у этих мадьяр, на поверку, каменные. Как их брать?

Спали все кроме Лосева. Лосев не мог заснуть, хотя и заставлял себя и увещевал, что и на сей раз ничего с ним не случится, летящие змиевы пули и свистящие дьявольские осколки проследуют мимо, дает бог: ведь уцелел же в стольких днях железной свистопляски, в стольких обидах фронтовой жизни. Но натура, помимо его воли, сопротивлялась успокоению, и он не мог стряхнуть с себя сковавшего его напряжения. Знать-то он знал, что окопнику после «тыла», то есть госпиталя, или отдыха, всегда мучительно входить во фронтовую полосу, и к этому не привыкнуть, будь ты хоть семи пядей во лбу и по-дурацки храбрым. Повелительно хочется, чтобы «оно» случилось не сейчас, не сегодня, но завтра, а лучше послезавтра или… А «оно» напирает, когда не ждешь, когда не готов к нему ни душой, ни телом. Как сейчас. И уж нет больше сил бороться с собой. Охо-хо… Закрыл глаза Лосев. И без всякой подготовки провалился. В бездонный омут, в сон то есть.

Яцук еще на марше отвечал невпопад, из рук все валилось: обронил и не мог найти противогазовую сумку, в которой таскал патроны, кальсоны на смену, сухари, две банки консервов про запас. Однако никто не просмеивал его, не трунил над ним: не до Яцука было каждому, каждый готовился к встрече с врагом, пытаясь выявить, каков он из себя, как встретит и как лучше для собственной жизни вести себя в бою… Нервный озноб донял-таки, обессилил и Янука: заснул Яцук, нервно и глубоко дыша, с розовыми яблоками на скулах, весь в поту. Что-то будет. Наверняка. И скоро.

Уморил себя до равнодушия и Акрам Давлетшин. Он храпел, как у себя дома, в ауле Ромашкино, в вечерней духоте после дневного зноя, в который косил траву, и «отбивался от мух».

Рядом с деревней Тосег — через овраг — стояла артиллерийская часть на конной тяге. Далее, километрах в двух, виднелось в посадках другое село, там расположился штаб дивизии.