За чертой времени

— Ты ей в подметки не годишься, — отрезал Сухарев. — Рядом не сядет. Братцы, какие люди бывают, а? Вы только послушайте. Это же надо! Рассудите меня: не верю ей, а хочется!

— Покороче. Через строчку.

— Ну, тут сначала ко мне… «Пашенька, здравствуй» и «во первых строках…» Вот: «Когда я пожалела, что тебя нет в Казани, так это позавчера и вчера. Я, Паша, познакомилась с удивительным (без преувеличения) человеком. Боюсь, что мои сумбурные и горячечные мысли не способны выстроиться в логическую цепочку. Не думай, это не любовь. Но эти два дня я прожила так ярко, что запомню их на всю жизнь.

Чтобы тебе хоть что-то было ясно — это муж знакомой тебе Бутыркаевой, живет он на Сухой речке, Бриан Ратыньш, латыш. Его судьба так же необычна, как поразителен этот человек. Незаконный сын женщины, которая окончила институт иностранных языков и знала двадцать один язык. Ее финал — сумасшедший дом. А он вырос в детдоме. В четыре года научился читать. Сейчас он — слесарь-лекальщик на заводе, позади — неоконченные два факультета музучилища. А я бы без колебаний дала ему диплом консы (консерватории). Некоторые фактические данные: владеет английским, немецким, который преподавал в школе, греческим, итальянским, читает по-польски со словарем. Сразу читает книг по шесть. Я уверена нет книги по музыке, которую он бы не прочитал. Удивительная память на фамилии. Все данные укладываются в какую-то систему. Музыку знает досконально: и глазами, и на слух, и по исполнительству. Причем диапазон — от Лассо, Палестрины до Мясковского, Шостаковича и т. д. Знания по философии настолько глубоки, что его приглашает на филфак МГУ, куда берут только людей зрелых и с партийным стажем. Кстати, ему двадцать семь никак не дашь на первый взгляд. При таком совершенном интеллекте — с ним очень просто. Он не осознает себя человеком более высокой касты. У него очень много знакомых. Он может запросто подойти и к Жигулеву, и Миргородскому, и прочему музыкальному начальству.

Мы гуляли с ним целых два вечера. Он сказал: «Давайте не будем о войне». Я кивнула: согласна. Он угостил меня двумя помадками в обертке — в первый и второй вечер тоже. Сам же откусывал брусочек хлеба, замаскированный под конфету в фантике (меня не проведешь). Прочесали весь город. Он ни разу не повторился. Это что-то феноменальное. Его мозг абсолютно отключен от бытового и настроен на все высокое в жизни. (Однако он не ханжа. Одет со вкусом и курит и спиртные напитки потребляет.) Мысли у него текут беспрерывно. Его мозг постоянно в лихорадочной работе. Иногда я смотрела на него со страхом. Мне казалось, что внутри у него пожирающий огонь. Он, наверное, не проживет долго. Или кровоизлияние в мозг, или сумасшедший дом. Сравнение обратное напрашивается: люди вокруг — балалайки, он — орган.

Мне трудно объяснить, что я к нему чувствую. Сначала мы настолько высоко витали, что я не воспринимала его как парня. Просто интересный собеседник. А сейчас это и огромное уважение, и восхищение, и жалость. Наверное, это жалость долгожителя-обывателя к художнику. И нежность почти материнская. И человеческая любовь. Этот человек стал мне страшно дорог.

Очень жаль, что тебя, Паша, не было. Сшила себе вельветовую юбку. Ленку встретила. Она хочет с тобой познакомиться. Голубую «москвичку» не видела. Целую крепко. Гланя. Чего не пишешь?»

Тишина стояла долго.

— Неужели такие рождаются? — Если по тебе судить — нет.

— Закружил девке голову.

— А что такое феномен?

— Шпион какой-нибудь.

«А что ей врать брату? — подумал Вилов. — Столько языков! А я самоучитель по немецкому не могу осилить. Неужели дурак? Нет уж, фигу. После войны я вам докажу. Вы услышите обо мне».

— Кто следующий? Товарищ капитан, вы три дня обещаете рассказать, как попали в госпиталь первый раз. Никто не верит, что в полевой сберегательной кассе могут ранить.

— Чистая случайность, товарищи, — сказал капитан. — У меня сохранилась копия документа. Нате, прочитайте и все поймете. Сухарев, читай, ты мастер.

Сухарев зачитал:

— «Докладная. От капитана Кривошеева, начальника полевой сберегательной кассы 4683/020.

Во время исполнения верхнего пируэта под лезвие правого конька попала мелкая щепка от самодельной хоккейной клюшки. В результате центр тяжести тела сместился влево, равновесие нарушилось и последовало падение моего тела прямо на лед плечом. От удара образовалась травма. Виновных нет. Прошу засчитать как несчастный случай в прифронтовой полосе и приравнять к легкому ранению или воздушной контузии. Капитан Кривошеев».

Смущенно помолчали. Некоторые, пряча улыбки, стали расходиться к своим кроватям.

— И такое бывает, оказывается, — заметил кто-то.

— А как же! — ответил капитан. — Нервы сдадут, и на ровном месте шею сломишь. Война, брат, она никого не щадит.

— И все спишет, — вставил кто-то.