За чертой времени

С некоторых пор, а точнее, здесь, в госпитале, в одинокие часы, Матвей вдруг отвратил взор от себя, повел им вокруг и, к немалому изумлению, стал отмечать поразительные вещи. Всюду, оказывается, кипят страсти, и не один он считает себя центром, личностью, более значимой, чем другие, вокруг которой «вертятся» события и люди. Разница лишь в целях, которые ставят перед собой «центры», и в средствах, коими они стремятся их достичь. Петухов одержим разоблачением схоронившихся от войны, притаившихся, выжидающих ее конца, коченеющих от одной мысли, что их очень даже просто, буднично могут включить в команду с предписанием следовать в действующую армию, то есть на фронт. И этим, видать, немало гордится. Главстаршина ведет себя так, словно исподтишка руководит Валовым, несмотря на его офицерский чин, не замечая, что сам нужен для проворачивания виловской затеи. Однако, может быть, так оно и есть — руководит. Значит, он, Матвей, как магнитом, втянут в петуховский круг и доволен. Поди разберись, кто кого притягивает.

Не Петро ли, этот взбалмошный мужик, толкнул Матвея на подобные размышления — наблюдения и загадки-разгадки? Пожалуй — он. Только Петро сперва подозревает всех подряд, а уж потом выходит на истинную цену какого-то одного человека. Ты, Вилов, делай наоборот — сначала проникай в индивидуума (по словечкам, по глазам, по замашкам…), уж затем определяй сущее в нем. На какой-нибудь мелочи индивидуум все одно споткнется, выдаст себя, приоткроет завесу — жестом ли, мимикой, невольным крохотным откровением. Тут ухвати за конец и тяни канат: глядишь, ненароком и выволочишь, как карася на крючке, какую-нибудь улику характера. Как это он раньше не додумался заняться распознаванием людей, а смотрел на мир, словно со дна колодца. Сильно захватывает, страшно любопытно. Да главное — полезно: ты представляешь, кто возле тебя, что от него следует ожидать. Ты можешь приготовиться, если почуешь ненадежность или, еще хуже опасность. Прежде равнодушие к «чужим» людям, наверное, от чрезмерного себялюбия: все исходит, зависит толь ко от тебя, все, без исключения. От кого же еще? Конечно, Матвей прислушивался, приглядывался к гнилозубому майору-артиллеристу. Прелюбопытный «экземпляр» этот Спиридон Иванович, лет ему за сорок, с одышкой, которому с ходу приклеили прозвище Аспирин Иваныч — за нудные длинные поучения, коими он потчевал всякого наивного слушателя, заманив в дальний угол коридора и прижав к стенке.

В офицерской палате, где лежал Вилов, возле окна было место «собраний», куда после завтрака и ужина стекались «на пару слов». Табуретка для рассказчика — рядом с койкой Аспирина Ивановича, сам он — в центре, на правах хозяина. Не все майорские байки были нудны, возле Аспирина Ивановича всегда толкался любознательный народ. Вчера, когда сумерничали, Матвею врезался в память один его рассказ.

— Прибыли к нам новенькие артиллеристы с покрашенными орудиями, прямо с завода. Пушок на губе. Голосок — молодого петушка. Голосистые. Тут вскоре бой. Диву я, братцы, дался. Звонко пищит безусый:

— Батарея — к бою!

Как на учениях, ей-ей.

— Первое орудие к бою готово!

— Второе орудие…

— Третье…

И младший лейтенант выводит звонкоголосо, ну, как под диктовку суфлера, по книжке:

— За слезы наших матерей! По фашистским ползучим гадам. По головному! Прицел шесть. Целиться под крест. Беглый! Огонь!

Дыц! Дыц! Дыц!.. И, понимаете, есть! Горит один танк. Горит другой. Как на учениях, честное слово. Вот это да! Я, старый артиллерист, был поражен: с первых снарядов накрывают цель. На что я прожженный пушкарь, а так, как у этого, — молоко на губах не обсохло, — не выходило ни разу. Еще один случай. Было у меня однажды… Предупредили: танки пойдут. Выдали нам мерзлую фасоль, по сто граммов наркомовских. Выпили. Сосем фасоль. В голове шумок. Они, танки-то, вроде когда еще подойдут. А они — вот они: пятьсот метров. Я к орудию, наводчика убило днем раньше, и был я в ту пору командиром расчета. Кручу, винчу. Под крест беру — дыц! Близко к танку — взрыв. Приподнял — дыц! Правее снаряд, а он прет. Отвел влево — дыц! Прямо, но ниже, недолет… Приподнял немного — дыц!.. Есть! Дыц! Есть! Дыц — башню снес, встал, собака. И вдруг — снаряд. Померкло все. Очнулся в лазарете. Оказывается, немцы позади танков пустили самоходки. Танки с ходу стреляют, мы по ним бьем — обнаруживаем себя, а самоходки, ну, «фердинанды» эти, из-за танка высунутся и врезают нам. Тактика, братцы. Знать надо. Хитры. Хитры.

— Ну, а те ребята, новенькие-то, где, как?

— Те… Прорвались танки. Раскромсали батарею снарядами. Что осталось, перемяли гусеницами. Утюжили. Эхма… Так вот: что такое тактика?..

Кто сегодня в круге? Сухарев. Старший лейтенант, командир артдивизиона, двадцати трех лет. Щеголь, подтянутый, прямой, словно лом проглотил. Жара, а он в черных лайковых перчатках. Розоволицый, глаза синие.

— Я прочитаю, братцы, письмо сестры. Она у меня ученая, музыкантша.

— Жениха ищет? Я первый сказал. Передай привет. Дай адресок?